Шрифт:
Закладка:
Заборчик рухнул без сопротивления. Да кто его сильно крепил? Так, прибили на три гвоздя, чтобы ветром не завалило, натянули колючку, и все дела. Конвой наконец-то решил, что пора стрелять. Кто-то пустил очередь патронов на десять в белый свет. Стреляй, солдатик, тренируйся.
Деревья начинались метрах в двадцати от ограждения. Там я и ломанулся пешком. Правее и прямо, как сказал Полищук. Не факт, что правду сказал, вертухаю верить нельзя, ну да чем не направление.
А вот и собачка прибежала. Иди, Лада, от греха подальше. Ты не Петлюра, тебя мне жалко, но если что – моя жизнь мне дороже. Ладка оказалась умнее, чем казалась, и убежала вдаль после первого же живительного пендаля.
Под ногами зачавкало болото. Пойдем по правому краю, как старожилы рассказали. Вон вроде и сосна кривая видна. И тут нога поехала на кочке, и я нырнул. Болото приняло меня как родного – ушел под тину с головой.
В ушах зашумело, в глазах появился какой-то блеск. Я рванул изо всех сил вверх, буквально выпрыгнул из трясины. Канула в глубину зэковская роба, сползшая с плеч. Да и хрен с ней, невелика потеря. Не про тряпье думать надо, а как живым остаться. Тут же полез к берегу, хорошо, за траву какую-то удалось зацепиться. Вылез на сухое, отдышался. Что-то тихо в лесочке, сейчас тут натурально цирк должен твориться, а ни звука не слышно. Куда же погоня делась?
– А ну стой!! Руки вверх!
Таки не пустой лес оказался. Передо мной, на крутом берегу стоял молодой парень в пограничной форме и целился из «мосинки». Не целился даже, так, держал ствол в моем направлении, но, судя по тому, как держал, было понятно, что не промахнется. Да с трех метров и ребенок попадет. Я посмотрел чуть выше. На гимнастерке в петлицах я увидел два треугольника, один кривовато пришпилен, недоработочка. Треугольника?!
* * *
– Имя, фамилия, год рождения…
Лейтенант НКВД лицом очень напоминал Подгорного. Такая же ряха – поперек себя шире, поросячьи глазки. Только вот кубари в петлицах, портрет Сталина на стене и старый черный телефон на столе намекали, да что там намекали, кричали: «Громов, ты в жопе!»
Осознание, что я в прошлом, пришло быстро, еще в погранотряде. Стоило только увидеть полуторку с деревянной будкой вместо кабины, из которой бойцы вытаскивали какие-то ящики, прозвенел первый звоночек. Второй колокол ударил, когда мы проходили мимо старинного репродуктора-раструба – передавали «Марш энтузиастов». Орлова бодро так пела про журавлей:
– Эй, боец, – я обернулся к пограничнику, что конвоировал меня, – какой сейчас год?
– Иди, не задерживайся! – сержант ткнул меня дулом «мосинки» в спину.
– продолжала петь Орлова:
Я тоскливо посмотрел в небо. Нет, журавлей там не было. «Строгий строй» нарушал тут только один я.
Меня завели в одноэтажный домик, на крыльце которого стоял часовой. Тоже пограничник в старой форме.
Внутри пахло армейкой – гуталином, оружейной смазкой и портянками. По длинному коридору – почти казарменной «взлетке» – мы дошли до оббитой коричневым дерматином двери, рядом с которой висела доска с газетой «Правда». Я кинул быстрый взгляд. 8 июня 1941 года. «Блестящий успех займа», «Высокая активность советских колхозников», «Крайком партии об охране общественных земель» – глаза выхватывали заголовки, мозг категорически отказывался воспринимать действительность.
– Товарищ командир, нарушителя границы споймали. На третьем секрете, – сержант распахнул дверь, подтолкнул меня внутрь аскетичного кабинета – стол, два колченогих стула, шкаф с книгами. За столом сидел плотный, лысый старлей лет сорока, быстро что-то писал перьевой ручкой.
– Заводи.
На меня уставились внимательные карие глаза.
– Обыскивал?
– Никак нет.
– Карпов! – старлей вспыхнул. – Сколько раз говорил!
– Виноват, товарищ старший лейтенант! – сержант вытянулся по стойке смирно.
– Обыщи.
Сержант с сомнением осмотрел мою грязную майку-алкоголичку, охлопал карманы рабочих брюк. Достал из голенища сапога алюминиевую ложку. Показал ее старлею.
– Ясно. Два наряда вне очереди, Карпов!
– Есть два наряда, – лицо сержанта погрустнело.
– Свободен. А вы… присаживайтесь, – лейтенант кивнул на стул. – Как вас зовут, почему нет документов, с какой целью перешли государственную границу? По-русски вообще говорите?
Вопросы сыпались на меня как горох, но что отвечать – я не представлял. Врать, что я польский пролетарий, сбежавший от новых хозяев Европы в Союз? Так я по-польски не говорю.
– Почему молчите? Mowisz po rusku?
– Может, вы представитесь? – нарушил я молчание.
– Отлично! – лейтенант плотоядно заулыбался. – Значит, по-русски все-таки говорите!
– Ты не лыбься, командир! – не выдержал я. – Через две недели немцы будут ровнять твою заставу с землей. Гражданские есть в отряде? Женщины, дети?
– Здесь вопросы задаю я! – лейтенант перестал улыбаться, побледнел.
– Увози детей и жен. Придумай что хочешь, но убери гражданских с заставы!
Лысый побарабанил пальцами по столу, задумался.
– Так, давайте еще раз. Меня зовут Алексей Поперечный, я – заместитель начальника славутского погранотряда. Представьтесь, назовите цель перехода границы.
Я замолчал, закрыл глаза. Все бесполезно. Они не поверят. Каждый день в «Правде» пишут, что мы с немцами друзья, у нас Пакт. А кто говорит иначе – выкормыш мировой буржуазии, которая спит и видит стравить СССР и Германию. Кому поверит Поперечный? Мне или «всем радио станциям Союза»? Риторический вопрос.
– Не хотите говорить? Что ж… Придется передать вас следователям НКВД. Там по-другому разговаривать будут.
Поперечный пристально посмотрел на меня. Ага. Напугал ежа голой задницей.
* * *
– Н-на! – в ухо прилетел кулак мордатого энкавэдэшника. Я рухнул на пол, закрываясь руками. Их почему-то мне сковали наручниками спереди. Недорабатывают в органах. В голове зашумело, к горлу подкатила тошнота.
– Встал!
Я поднялся с окровавленного пола, упал на табуретку. Отбивную из меня младший лейтенант делал уже второй час, перемежая избиения с угрозами и уговорами.
