чего на финишной черте, когда они уже остановились, случилась небольшая потасовка.

Эмоции…

Сам же царевич отправился к себе. Заниматься делам. Испытывая определенную неловкость. Зрители же расходились, бурно обсуждая эту гонку. Взбудораженные. Взъерошенные…

— Дикая забава… варварская… — грустно произнес Лейбниц, когда Алексей до него добрался. Судя по всему, он тоже присутствовал на ипподроме, только не стал задерживаться на разбор полетов, связанный с происшествиями.

— Ты считаешь Античный Рим апологетом варварства? — улыбнувшись спросил царевич.

— Нет, но в нем хватало недостатков. — нахмурился Готлиб.

— А может Темные века лишили нас многого? И мы только-только возвращаемся сами в лоно цивилизованности?

— Толпа ревела так, что казалось, будто там собрались дикие звери.

— В широком смысле цивилизованность, среди прочего, подразумевает определенный уровень культуры. Которая, в свою очередь, полноценна только тогда, когда многогранна и разнообразна. Если ее кастрировать, оставив только мягкие, благостные формы, то толку от нее не больше, чем от евнуха на супружеском ложе.

Лейбниц нахмурился.

Ему очень не понравилось такое определение цивилизованности. Впрочем, спорить он не собирался. Алексей был его работодателей и покровителем. Расхождение же в столь малозначительных, на взгляд Готлиба, вопросах, в сущности, ничего не значило. С тем же успехом можно было спорить о том, что вкуснее — белое вино или красное.

Алексей все понял по выражению лица собеседника. Слишком яркими были промелькнувшие там эмоции. Поэтому примирительно улыбнулся и произнес:

— Я ведь не просто так к тебе пришел.

— Насчет парохода?

— Да. Тебе удалось сделать то, что мы задумывали?

— Ты хочешь слишком сложный механизм… — покачал головой Готлиб. — Много шестеренок.

— У тебя не получилось? — удивился царевич.

— Почему? Получилось, — произнес ученый, делая приглашающий жест и увлекая гостя в соседнее помещение. — Но я бы не советовал его использовать. Слишком много деталей.

Зашли.

Подошли к стенду, на котором стояла кинематическая модель.

Из имитации парового цилиндра выходил длинный шатун с крейцкопфом. Он цеплялся к единственному колену коленчатого вала. А тот «втыкался» обоими торцами в две простейшие планетарные передачи, с шестеренками, отлитыми из бронзы. Режим работы редуктора имел ровно два: прямой и реверсивный.

— Как ты видишь — это то, что ты хотел, — произнес Лейбниц. — Но бронза… даже не знаю, сколько она выдержит, если на нее подать нормальное усилие от той паровой машины, что ты мыслил.

— Выкрошится?

— Если все делать правильно — нет. Но она стирается и сминается под нагрузкой. Я провел кое-какие испытания и мне они не понравились. Я, к сожалению, даже предположить не могу — как долго эти шестеренки выдержат.

— Нужно будет возить запасные шестеренки?

— Да. Как минимум несколько наборов. И то, я бы не рискнул плыть с таким механизмом далеко. А из стали шестеренки вытачивать долго. Можем не успеть.

— И что ты предлагаешь?

— Два цилиндра.

— От каждого — привод на свое колесо. А лучше — вообще сделать одно колесо и один цилиндр. Так будет проще и надежнее. Одним рычагом регулировать подачу пара. И еще одним переключать направление движение поршня в цилиндре. Ну и тяги тормозных колодок. Привод же на гребное колесо я бы сделал цепной. Эта новая цепь весьма и весьма интересна[1]. К тому же ее можно сделать достаточно прочной и массивной даже из бронзы.

— Проще… — медленно произнес царевич.

— Проще. И надежнее. Тут, — указал он на стенд, — надо восемь маленьких шестеренок, две средние, две большие с внутренними зубьями, две лапы, восемь конусных шестеренок и еще много всего. Все шестеренки бронзовые. Если в них попадет грязь или того хуже — песок, то я бы за них не дал и выеденного яйца.

Царевич подошел к стенду.

Покрутил кривой рычаг, который приводил его в действие. Попереключал разные режимы. Проверяя то, как работают колеса.

— Не спорю — красиво, — заметил Готлиб. — Но надежность…

— И все же, давай делать так. А все шестеренки поместим в закрытые жестяные короба, чтобы защитить от грязи. А чтобы лучше все работало — внутрь нальем остаток от перегона земляного масла. И две пробки в каждом коробе: одну сверху для залива смазки, другую снизу — для слива.

— Это все слишком рискованно. Для опытов — да, но для дела…

— У парохода будут и паруса, и весла на первый раз. Так что, даст Бог как-нибудь доберемся даже если все сломается. Но этот опыт, — ткнул он пальцем в сторону механизма, — бесценен. А пока я буду плавать и все проверять — ты озаботься созданием станка для нарезки шестеренок из стали.

— При всем уважении — у меня и других дел очень много. — нахмурился Лейбниц.

— У тебя есть ученики. Ведь так? Выдели толкового в механике. Пускай занимается. Ты просто ему задачу точно сформулируй. Или, если хочешь — давай это сделаем вместе.

— Ты думаешь, я смогу остаться в стороне? — грустно усмехнулся Лейбниц.

— Возможно я ошибаюсь, но в этой задаче нет ничего особенного сложного. Держатель для заготовки, выставляемый под нужным углом, оснащенный делительным кругом…

— Делительный круг? Чир сие? — перебил его Лейбниц.

— Просто сменный диск, расчерченный на равные доли — сектора. По количеству зубцов будущей шестеренки. С отверстиями для отжимного фиксатора. Отжал его. Повернул диск до следующего отверстия. Отпустил. И точи дальше.

— Точи? Напильником?

— Да можно и напильником. Даже такой станочек будет неплох. Но лучше, чтобы сверху была подвижная фреза со сменными насадками по форме выточки. Цилиндрической там, конусной или еще какой. Чтобы можно было делать зубцы у шестеренок разной формы.

— И ты говоришь — это все будет просто? — усмехнулся Лейбниц.

— Если ты придумаешь такой станок и построишь рабочий, толковый его вариант, то мы сможем начать массовый выпуск шестеренок. Не только вот для таких механизмов, но и для твоего арифмометра. Что сделает его кардинально дешевле и откроет ему дорогу в мир. Ты ведь сам говорил мне, что мечтаешь его продвигать людям науки и всем нуждающимся в многочисленных расчетах.

Лейбниц кивнул.

Молча.

Задумчиво.

Прошелся вокруг стенда, еще раз его осматривая.

— Сделаешь? — после затянувшейся паузы спросил его Алексей.

— Сделаю. — лаконично, решительно и в чем-то даже порывисто ответил тот…

Царевич тепло попрощался с ним и вышел во двор.

Было хорошо.

Морозно.

Сухо.

Чистое