– Господин Ботт, вы рассказывали о том, что вас строили "по полной форме" с целью выявления членов СС. Давайте вернемся к этому эпизоду.

Старик согласно закивал, хотя на его лице обозначилось явное недовольство. Но он быстро с этим справился, и лицо его снова обрело строгое выражение.

– Как-то ночью я долго не мог уснуть, забылся лишь под утро. Помню, мне еще приснился сон. Сладкий сон, господин Вундерлих. Мне снился родной дом, отец и мать за воскресным столом, и я, уплетающий свиную ножку. Немудрено, что я проспал побудку. Меня растолкал Стефан, мой сосед по яме. Он рассказал, что рано утром приехали несколько "виллисов" с американскими офицерами и есть большие чины. Мы решили, что будет очередное построение "по полной форме". Но когда мы стояли редкими рядами в отведенном месте и ждали команду раздеться до пояса, к коменданту лагеря вдруг подбежал один из приехавших американских чинов и на чистом немецком языке стал зачитывать сообщение лагерной администрации. Из этого сообщения следовало, что в ближайшие дни начнется освобождение из лагеря военнопленных, не вызывающих политических подозрений в принадлежности к преступным организациям третьего рейха и относящихся к категориям, подлежащим освобождению из гуманитарных и хозяйственных соображений. Под названными категориями понимались прежде всего дети-солдаты6), а также специалисты, важные для восстановления разрушенной экономики. Сюда относились, в первую очередь, сельскохозяйственные рабочие, шахтеры и водители грузовиков.

Старик снова замолчал, а Макс сказал:

– Как я понимаю, вы не относились ни к одной из названных категорий.

– Ошибаетесь, господин Вундерлих. А все потому, что не пожелали выслушать мою служебную историю. В войсках связи я в определенный момент попросился на курсы водителей грузовиков. Ротный пошел мне навстречу. Вот так я стал водителем грузовика. Возил кабельные катушки и прочую связную утварь. Когда было нужно, мог заменить штатного связиста. А когда мой грузовик наскочил на мину, а я чудом остался жив, то я целый месяц был обычным связистом. Потом ротный достал для меня другой грузовик. Так что в бумагах и в солдатской книжке я числился водителем грузовика. Правда, перед самым американским пленением у меня уже не было ни грузовика, ни даже простой телефонной катушки. Я попал в пехотную роту, в составе которой и загремел на западный берег Рейна под конвоем американских солдат.

Макс поторопился вставить:

– Извините, господин Ботт. Итак, на вас обратили внимание как на водителя грузовика?

– Вот именно. Тогда же, во время той переклички, были названы фамилии военнопленных, которым надлежало сразу после завтрака явиться в большую палатку, где начальство рассматривало кандидатов на освобождение. Среди них был и обер-ефрейтор Пауль Ботт. Мне повезло, и сейчас вы поймете, почему. Через некоторое время, как мне стало потом известно, волна освобождений схлынула, а оставшиеся камерады попали во французские или британские лагеря. Их судьба была менее удачной. Некоторые не вернулись, а те, что вернулись, получили освобождение не очень скоро.

Итак, я вернулся к нашей яме и рассказал Стефану, что в ближайшие дни буду освобожден. Он взгрустнул. Мы привыкли друг к другу, по ночам спасались от холода, прижавшись телами. Стефан посидел немного, опершись спиной на стенку ямы. Предварительно он подложил под спину и под задницу развернутую шинель. Мы так всегда делали, когда хотели передохнуть. Потом он внезапно вытащил из-под себя шинель и, прощупывая подкладку, вытащил из-под нее какие-то предметы. Да и предметами это можно было назвать с натяжкой. Я понял, что это фотография и маленькая иконка. Я с удивлением посмотрел на все это и подумал, что Стефану повезло, что при помещении в лагерь сокрытое не обнаружили американцы. Обычно они все забирали. Стефан подвинулся ко мне и вполголоса заговорил:

– Пауль, я хочу рассказать тебе о рядовом военном событии, которое тем не менее оставило глубокий след в моей памяти. Я до сих пор жалею о содеянном. Всему причиной – животный страх за свою жизнь, который преследовал меня в течение всей войны, несмотря на то, что я пошел в вермахт добровольно. Это случилось на восточном рубеже рейха, который к тому моменту уже преодолели русские. Мы отступали. В одном из боев местного значения нашу роту опрокинули русские, и все камерады драпанули. Русские стремительно устремились за ними. Взрывной волной меня отбросило куда-то в сторону левого фланга. Меня никто не заметил – ни свои, ни русские. Помню, я очухался достаточно быстро. Но преследование наших русскими, пожалуй, произошло так быстро, что когда я открыл глаза, вокруг меня уже не было никаких действий. Было убийственно тихо. Я ощупал себя – цел. Мой "шмайссер" в полном порядке. Я раздумывал, что делать дальше. Я понимал, что нахожусь в тылу русских и мне грозит плен. Этого мне очень не хотелось. Оставалось только как-то незаметно двигаться в сторону моей отступившей роты. Вдруг перед моей траншеей возник русский. Сначала он меня не видел, так как я находился не прямо перед ним. Я потихоньку взвел свой "шмайссер", но он услышал и резко повернулся на звук. Это был лейтенант. Через плечо у него висела полевая сумка, оружия в руках не было. Видимо, он был из того подразделения, которое преследовало наших. Он шел за подразделением, но отстал. Теперь беспечно продолжал движение вперед. Его пистолет был в кобуре. Он даже насвистывал в тот момент. Но сразу перестал, когда услышал звук затвора "шмайссера". Русский уставился на меня и понимал, конечно, что преимущество на моей стороне. Он даже не попытался вытащить пистолет. Не могу представить, о чем он тогда думал. Он смотрел на меня широко раскрытыми глазами. В его глазах было то же, что он, думаю, видел в моих – нелепость ситуации. И страх за собственную жизнь я там тоже увидел. К тому времени мне уже было понятно, что третий рейх потерпит поражение, а продолжение войны ведет лишь к новым жертвам, которых требовал бесноватый фюрер. Я подумал, как некстати мне и этому русскому умирать в самом конце войны, и размышлял, как нам выйти из этой ситуации, как мирно разойтись в немирное, собственно, время. Его рука шевельнулась, и я подумал, что он хочет выхватить пистолет. Животный страх снова охватил меня и я выпустил в него очередь. Он рухнул как подкошенный. В горячке я стащил его полевую сумку и бросился бежать в сторону отступивших наших и преследовавших их русских. Я уже ни о чем не думал. Я боялся, что русские заметят меня и отомстят за смерть лейтенанта. Мне повезло.