Президент страны, сын итальянских иммигрантов в первом поколении и сторонник прогрессивных идей, был избран несколькими месяцами ранее голосованием только-только сложившегося среднего класса и рабочих профсоюзов. Мой отец, как и прочие дель Валье, а также их друзья и знакомые, недоверчиво относился к новому президенту из-за реформ, которые тот собирался ввести, к неудовольствию консерваторов; отец видел в нем выскочку, не принадлежавшего ни к одной из старых, уважаемых кастильских или баскских семей, но тем не менее уважал за меры, которые тот принял в ожидании катастрофы. Первым делом был отдан приказ запереться в домах, чтобы не допустить заражения, но, поскольку приказу никто не следовал, президент объявил чрезвычайное положение, комендантский час, а заодно запретил гражданскому населению передвигаться без уважительной причины под угрозой штрафа, ареста и во многих случаях телесного наказания.

Школы, магазины, парки и другие места, где обычно собирались люди, были закрыты, но некоторые государственные учреждения, банки, грузовики и поезда, снабжавшие города товарами и продуктами, а также винные лавки продолжали функционировать: алкоголь с большими дозами аспирина якобы убивал вредоносных микробов. Никто не вел счет мертвецам, отравленным этим пойлом, как заметила тетушка Пия, которая спиртного в рот не брала, к тому же не верила в силу лекарств. Полиция не могла обеспечить послушание и предотвратить преступность, чего отец и опасался, в итоге улицы патрулировали солдаты, за которыми водилась заслуженная репутация негодяев. Это вызвало тревогу в оппозиционных партиях, среди интеллигенции и людей искусства, они не могли забыть о совершенных армией несколько лет назад массовых убийствах безоружных рабочих, среди которых были женщины и дети, и обо всех остальных случаях, когда солдаты пускали в ход штыки против собственного гражданского населения, словно перед ними враждебные иностранцы.

Святилище падре Хуана Кироги было заполнено верующими в поисках исцеления от гриппа, и частенько его получавшими, но неверующие, которых всегда в избытке, утверждали, что раз у больного хватит сил одолеть тридцать две ступеньки, ведущие в часовню на холме Сан-Педро, то он, считай, уже здоров. Верующих это не смущало. Несмотря на то что публичные собрания были запрещены, сама собою собралась целая толпа во главе с двумя епископами, но подоспевшие солдаты разогнали ее прикладами и выстрелами. Менее чем за пятнадцать минут были убиты двое и ранены шестьдесят три человека, один из которых скончался в ту же ночь. Официальный протест епископов был проигнорирован президентом, который не принял прелатов в своем кабинете и письменно ответил через секретаря, что «к тому, кто ослушается закона, применят самые жесткие меры, будь он хоть папа римский». Ни у кого не осталось желания повторять паломничество.

В нашей семье заразившихся не было: отец еще до того, как вмешалось правительство, принял необходимые меры предосторожности, взяв на вооружение опыт других стран по борьбе с пандемией. Он связался по рации с бригадиром своей лесопилки — хорватским иммигрантом, которому полностью доверял, — и тот прислал ему с юга двоих своих лучших лесорубов. Отец вооружил их винтовками, настолько древними, что он сам не умел ими пользоваться, поставил по одному у каждого въезда в поместье и поручил караулить ворота, чтобы никто не входил и не выходил, кроме него самого и моего старшего брата. Это был не слишком практичный приказ, никто не собирался задерживать членов семьи с помощью оружия, но присутствие этих людей отпугивало грабителей. Лесорубы, с вечера до утра превращавшиеся в вооруженных охранников, в дом не входили; они спали на тюфяках в каретном сарае, питались стряпней, которую кухарка передавала им через окно, и пили убойный самогон, которым отец снабжал их в неограниченных количествах вместе с горстями аспирина, чтобы защитить от инфекции.

Для собственной защиты отец купил испытанный на войне английский контрабандный револьвер Уэбли и принялся палить во дворе по мишеням, пугая кур. На самом деле боялся он не столько вируса, сколько отчаявшихся людей. В обычное время в городе было полно попрошаек, нищих и воров. Затянувшаяся пандемия привела бы к росту безработицы, нехватке продовольствия и панике, а в этом случае даже относительно честные люди, которые до тех пор всего лишь протестовали перед Конгрессом, требуя работы и справедливости, превратились бы в преступников, как в те времена, когда безработные шахтеры с севера, голодные и озлобленные, ринулись в город и принесли с собой тиф.

Отец запасся провизией на зиму: закупил мешки с картофелем, мукой и сахаром, масло, рис и бобовые, орехи, связки чеснока, сушеное мясо и ящики с фруктами и овощами для приготовления консервов. Четверых своих сыновей, младшему из которых едва исполнилось двенадцать, отправил на юг, не дожидаясь, пока школа Сан-Игнасио, повинуясь указу правительства, отменит занятия, но Хосе Антонио остался в столице, потому что собирался поступать в университет, как только жизнь вернется в прежнее русло. Междугородное сообщение было приостановлено, но братья успели на один из последних пассажирских поездов до Сан-Бартоломе, где на станции их поджидал хорват Марко Кусанович, бригадир, который по указанию отца заставит их трудиться плечом к плечу с местными лесорубами. Детские игры кончились. На лесопилке мальчики будут при деле, останутся здоровыми, а дома без них будет больше порядка.

Моя мать, тетушки Пия и Пилар и слуги получили строжайшее распоряжение сидеть дома и носу не высовывать. У матери были слабые легкие, в молодости она перенесла туберкулез, была хрупкой, и грипп ее бы убил.

Эпидемия не слишком изменила течение жизни в замкнутом мирке, который представлял собой наш дом. Парадная дверь из резного красного дерева вела в просторный темный вестибюль, куда выходили две гостиные, библиотека, большая столовая, бильярдная и еще одно помещение, называемое «конторой» — в ней стояло полдюжины металлических щкафов, забитых документами, которые никто не разбирал с незапамятных времен. Вторая часть дома была отделена от первой внутренним патио, отделанным изразцами из Португалии, с неработающим мавританским фонтаном и множеством камелий в горшках; в честь них вся усадьба получила название «Большой дом с камелиями». С трех сторон патио проходила застекленная галерея, соединявшая помещения для повседневного пользования: маленькую столовую, игровую, швейную, спальни и ванные комнаты. Летом в галерее было прохладно, а зимой благодаря угольным жаровням сохранялось тепло. Заключительная часть дома была царством прислуги и животных; там располагалась кухня, лохани для стирки, кладовые, каретный сарай и ряд крохотных комнаток, где спали служанки. Мать заходила туда редко.

Поместье принадлежало бабушке и дедушке по отцовской линии и, когда они скончались, стало единственным наследством, доставшимся их детям. Если разделить наследство на всех, каждая