В этой правде скрыт еще более глубокий смысл: я не знаю, как бы я поступил. Я хочу, чтобы в моем унитазе был смыв. Хочу, чтобы у меня был музыкальный стриминг. Я хочу покупать то, что хочу покупать, есть то, что хочу есть, идти туда, куда хочу идти. Хочу иметь возможность покидать свой крошечный остров в Северной Атлантике, когда мне это нужно или когда просто хочется. И если белые медведи будут умирать от голода из-за разрушения их среды обитания, я хочу смотреть на YouTube огорчающие меня до глубины души видео об этом.

Позже вы увидите, что эта книга о нашем апокалиптическом времени полна интерлюдий, посвященных путешествиям в самые различные места – Украину, Калифорнию и Южную Дакоту, Новую Зеландию и в высокогорья Шотландии, – и эти путешествия я совершал не пешком, не под парусом и не на поезде. Дальше вы узнаете, что, когда я ездил по разным странам в поисках материала для этой книги, я посетил и многие другие места, чтобы говорить о своей предыдущей книге. След, оставленный мною, так же широк, глубок и неизгладим, как и моя вина.

Мои дни – это шествие последних времен и снятых печатей[5]. Я сам тот апокалипсис, о котором повествую. Таково провозвестие этой книги.

Истоки моей одержимости этой темой глубоко захоронены вместе с затопленной цивилизацией детства. Одно из моих самых ранних воспоминаний относится к концу света. Я был на кухне бабушкиного дома. Бабушка стояла у плиты, а я сидел за столом с дядей, который объяснял мне, что случится, если Соединенные Штаты и Россия решат обменяться ядерными ударами. Не могу назвать причину выбора этой темы для нашего разговора, но то была середина восьмидесятых, и ветерок «холодной войны» все еще витал в воздухе. В любом случае это было вполне в его духе. Мне было лет пять, может, шесть.

Из вазы с фруктами, стоявшей в центре стола, он выбрал сначала три яблока, а затем два маленьких мандарина. Яблоки он разложил на столе с равными промежутками, а мандарины аккуратно поставил на крайние яблоки, не тронув среднее.

– Яблоко слева, – сказал он, – это Соединенные Штаты, а яблоко справа – Россия. Яблоко посередине – это Ирландия, где находимся мы.

Он объяснил, что Ирландия примерно между Соединенными Штатами и Советским Союзом, гигантскими странами, о которых можно сказать главное: они презирают друг друга по причинам, слишком сложным, чтобы вникать в них ребенку, и они обе до зубов вооружены ядерными ракетами – бомбами настолько мощными, что они способны в считанные мгновения уничтожить целые страны. Мандарины выступали в роли ядерных бомб.

– Допустим, русские решили запустить по американцам ракету, – сказал он. – Пуск ракеты быстро засекут американские системы раннего обнаружения, и американцы тут же запустят в ответ свою ракету. – Он схватил мандарины со сверхдержавных яблок и подбросил их навстречу друг другу над столом. – А поскольку Ирландия расположена как раз между Россией и Соединенными Штатами, – сказал он, – ракеты столкнутся прямо над нашими головами.

Тогда, размазав друг о друга два мандарина над средним яблоком, он с мрачным удовлетворением сказал:

– Спокойной ночи, Ирэн!

Я не помню своего впечатления от этого спектакля. Но то, что я рассказываю вам о нем сейчас, более тридцати лет спустя, в контексте книги об апокалипсисе, свидетельствует о наличии отпечатка в глубинах моей психики. Как ни странно, это никогда не мешало мне наслаждаться мандаринами.

Творивший в пятом веке Блаженный Августин[6] заметил, что за три столетия до него самые ранние последователи Христа, охваченные апокалиптическим пылом, считали, что живут в «последние дни» творения.

«И если тогда были “последние дни”, – писал он, – то тем более теперь!»

Рассуждая на эту тему, я скажу, что, по сути, у нас всегда конец света. Вся наша цивилизация – от Рагнарёка[7] и Откровения[8] до «Дороги»[9] – покоится на фундаменте потопа и огня. Но что если теперь это особенно конец света, то есть еще больший конец света: реальный, всамделишный и самый конечный конец (или что-то очень близкое к тому)? Тогда что же подразумевать под концом света? Потому что, по правде говоря, разве сама эта идея не абсурдна?

Как может мир просто кончиться? Мир – это не бизнес, который можно свернуть, не собственность, на которую можно наложить арест в одночасье.

Глобальная ядерная война, правда, теоретически могла бы уничтожить всю органическую жизнь на планете, но на момент написания книги это кажется весьма маловероятным.

Что же касается изменений климата, то только на самом отдаленном краю спектра можно провидеть совершенную черноту возможной тотальной аннигиляции. Нет, говоря о том, что же подразумевается под концом света, мы вступаем на территорию кошмаров и трагических событий, едва уловимых, проявляющих себя как бы между прочим. То, о чем мы говорим, – это коллапс систем, которыми оперирует известный нам мир: сначала постепенный, а затем тотальный и одновременный.

Сейчас принято говорить о надвигающихся последствиях изменения климата, о надвигающейся катастрофе. Мы живем во времена надвигающегося неминуемого и неотвратимого. Цивилизация находится под властью чар целого набора тревожных надвигающихся явлений – безусловно, это надвигающаяся климатическая катастрофа, но также и надвигающийся правый популизм[10], а также надвигающийся призрак кризиса занятости вследствие повсеместной автоматизации во многих секторах экономики.

Увидеть знаки, символы и знамения нашего времени достаточно просто. В Google перейдите к функции Ngram – графическому приложению, которое определяет появление за определенный период времени определенного слова или фразы в более чем тридцати миллионах томов, которые были отсканированы Google в рамках программы по оцифровке мировых книг. В поисковой строке этого приложения введите фразу «надвигающийся кризис» (looming crisis), и вы увидите синюю линию, которая демонстрирует использование термина между 1800 и 2008 годами. Вы точно обратите внимание, что после незначительных подъемов в годы Первой и Второй мировых войн кривая начинает медленно расти в первые годы «холодной войны», а затем взлетает и растет на протяжении 80-х, 90-х и 2000-х годов с головокружительной скоростью и постоянством, становясь этаким Маттерхорном[11] тревог цивилизации. Сам график выглядит как надвигающийся кризис, линия растущего ужаса.

Что бы мы ни имели в виду под «концом», не находимся ли мы в начале этого конца? Разве надвигающийся кризис уже не уступил место самому кризису?

Все сказанное – не только некое общекультурное наблюдение, но и личная рефлексия. Чувство надвигающегося кризиса было одним из тех, которые я остро ощущал