что прямая связь между гидронимом и этнонимом никак не обнаруживается. (Некоторые историки утверждают, что поляне на самом деле были вовсе не поляне, но росы или русы, только летописцы почему-то забыли об этом упомянуть, однако не существует ни одного источника, который прямо или косвенно подтверждал бы эту точку зрения). Предположим, все же что такая связь могла существовать. В таком случае мы должны были бы ожидать появления совсем другого этнонима – что-нибудь вроде «росичей» или «росян», но никак не «роси», а тем более «руси». Ведь не могли же славяне, жившие по берегам реки, просто назваться ее именем.

Как уже говорилось, никто из наших летописцев и не настаивает на том, что слово «русь» родилось на юге. И Нестор, и его предшественники полагали, что оно пришло в Среднее Приднепровье вместе с варягами-русью, которые за двадцать лет до этого были призваны в Новгород (Ладогу). Историки, отстаивающие теорию северного происхождения этнонима «русь», оказались в более выигрышном положении, нежели их оппоненты. Лингвистическая обстановка Восточной Прибалтики, где находятся в тесном контакте несколько разноязычных народов, предоставила им больше возможности для маневра. В результате норманистам удалось выстроить, хотя и сложную, но внешне убедительную цепочку словесных превращений, объясняющую рождение этнонима «русь».

В кратком изложении их доводы сводятся приблизительно к следующему. Название Швеции по-фински звучит как Ruotsi, а по-эстонски – Roots. От этого слова как раз и могло образоваться славянское «русь», поскольку в славянском языке дифтонг «uo» («оо») должен был перейти в «у» или «о», а сочетание «ts» в «т» или в «с». Именно по этой модели самоназвание финнов «суоми» перешло у славян в «сумь». Что до финского Ruotsi (Roots), то оно, по мнению норманистов, происходит от шведского Roter или Rotin – так называлось в IX в. шведское побережье Упланда, лежащее против Финляндии. Но так как Roter нельзя напрямую связать с Ruotsi, предлагают следующую схему словообразования. Название Roter ведет свое происхождение от древне-шведского «rodr» – гребля. И это не случайно, поскольку обязанностью местных жителей было поставлять гребцов для кораблей конунга. Обитателей упландского побережья называли rods-men («люди гребли», собственно, «гребцы»), ибо «rods» в скандинавском – родительный падеж от «rodr». В финском языке при усвоении сложных имен других языков представляется вполне обычным явлением заимствование одной лишь первой составной части имени. И если эта первая часть является родительным падежом, слово может быть бессознательно принято в форме этого падежа. Так rods-men преобразовалось просто в rods, а затем, в соответствии с особенностями финского языка, «о» перешло в «uo» или «оо», а «d» в «t». Так получились Ruotsi и Roots.

В этой теории довольно много «узких» мест, с большим или меньшим основанием критикуемых антинорманистами. Для нас по большому счету неважно, как образовалось финское «ruotsi» («roots»), главное, что этим словом действительно обозначали Швецию и шведов. Гораздо важнее другое: каким образом оно могло быть воспринято славянами? Ведь из того, что финны именовали шведов «ruotsi» («roots»), совсем не следует, что и славяне должны были их так называть. В самом деле, мы знаем, что у славян издревле существовало собственное слово для обозначения этого народа («свеи»), близкое к его самоназванию. И по прямому утверждению летописного рассказа и по соображениям здравого смысла, слово «русь» могло образоваться от «ruotsi» («roots») лишь при соблюдении двух обязательных условий: 1) пришлые варяги должны были сами называть себя «ruotsi» или «roots», 2) в восприятии славян эти пришельцы должны были быть чем-то очень близки к прибалтийским финнам. Другими словами, мы должны предположить, что существовало некоторое место с финским туземным населением, среди которого расселились многочисленные выходцы из Швеции. Причем совместное проживание двух этих народов должно было протекать достаточно долго, так что бы пришельцы хотя бы отчасти смешались с местными жителями. Только тогда в своем самоосознании колонисты могли отделить себя от прочих шведов и принять то финское имя, которым их величали туземцы – ruotsi («roots»).

В многолетней полемике между сторонниками скандинавского и славянского происхождения изначальной руси, вопрос о возможной финской или, скорее, финно-скандинавской природе этого народа поднимался редко. Между тем, такое допущение могло бы в какой-то мере прояснить сам феномен призвания варягов. Не секрет, что одна из главных причин психологического отторжения летописной «варяжской легенды» состоит в глубоком внутреннем убеждении многих историков: славяне не могли добровольно подчиниться чужакам! Потому и не прекращаются поиски изначальной руси среди прибалтийских славян. Ее хотят видеть то в ободритах, то в рюгенских руянах. При этом как-то оставляют без внимания, что два племени из четырех, участвовавших в призвании (чудь и весь), были финскими, а два других (словени и изборские кривичи) имели многовековой опыт сосуществования с финским туземным населением, отчего даже древности их археологи именуют иногда «славяно-финскими». Если же и сами пришельцы оказались не чужды финским обычаям, то различий между обеими сторонами на бытовом и языковом уровне могли быть гораздо меньше, чем может показаться на первый взгляд. Да и в дальнейшем, вплоть до самой смерти Рюрика, власть варягов гораздо охотнее признавали финноязычные, чем славяноязычные племена. Наша летопись, как мы уже упоминали, в вводной своей части дает некоторые основания говорить о двойственной природе изначальной руси, поскольку в перечне народов та помещена дважды – среди скандинавских и среди финских племен.

Учитывая приведенные соображения, мы имеем все основания согласиться с вдумчивым норманистом Томсоном, который почти полтора века назад заявил: «Скандинавское племя, которое славяне специально называли заимствованным от финнов именем русь … ни в коем случае не могло… быть призвано финнами и славянами непосредственно из Швеции. Оно должно было состоять из шведских переселенцев, первоначальную родину которых следует искать в прибрежье, лежащем прямо против Финского залива, но которые уже прожили известное время где-нибудь по соседству с финнами и славянами…»

Воспользуемся теперь этим советом.

11) Где могла находиться прародина изначальной руси?

Прежде, чем ответить на поставленный вопрос, постараемся понять, что мы вообще ищем. Для этого сведем воедино все признаки изначальной руси, на которые указывают наши и зарубежные источники. Итак, если бы мы захотели составить ее «словесный портрет», то должны были бы отметить следующие характерные черты: 1) Это особый народ со своим самоназванием, близким к финскому «ruotsi» или эстонскому «roots», и своим верховным правителем – «хаканом». 2) Место проживания этого народа – «остров в три дня пути». 3) Это очень воинственный, морской народ, совершающий свои нападения на кораблях. 4) Это достаточно многочисленный, но все-таки небольшой народ. (Имя его в свое время прогремело далеко на Востоке, вместе с тем