Шрифт:
Закладка:
Сергей Сергеевич божился, что он не пощадит живота своего, только бы выловить большевиков всех до единого, и, понятно, почитать будет Кирилла Иннокентьевича за своего спасителя и никогда не подведет его. И кается, кается, что когда-то усомнился в его способностях…
Полковник Шильников не винился: он остается при своем мнении – России нужен монарх, как воздух, как хлеб насущный!
– Посидите месяца два-три, подумайте, полковник. Если мы призовем на престол монарха – вас не забудем, – пообещал Ухоздвигов, и следственная комиссия приговорила полковника Шильникова к трем месяцам заключения, но не прошло и месяца, как он был досрочно освобожден (офицеров, офицеров!) и назначен начальником Нижнеудинской унтер-офицерской школы.
Есаул Потылицын со своими подручными мордоворотами Коростылевым и Ложечниковым сидели в одной камере. Капитана Ухоздвигова встретили настороженно. Но капитан и голоса не повысил: будут ли они служить белой гвардии достойно, без монархических заскоков?
– Мы на эту службу, господин капитан, призваны самим Господом Богом, – с вызовом ответил Потылицын, жалея, что ему, Потылицыну, не удалось разделать под орех этого гладкого «выкормыша французов», как они проучили на вокзале самозваного есаула Бологова.
Капитан сказал: поскольку госпожа Юскова не возбуждает против них уголовного дела, то он, начальник политического отдела и председатель следственной комиссии, считает, что есаулу Потылицыну можно доверить командование сотней в 3-м Енисейском полку, а с ним зачислить в полк и его верных друзей.
Потылицын не без натуги отблагодарил капитана, и на том спрос был закончен.
И так со всеми «шильниковскими» офицерами, в том числе и с войсковым старшиной Старостиным, который, не разобравшись, в чем дело, залез в кутерьму.
Братьев – сотника Андрея Иннокентьевича и поручика Гавриила Иннокентьевича – капитан Ухоздвигов освободил без допросов следственной комиссии.
Все шло хорошо, и надо было спешно формировать для Гайды стрелковые полки, батареи и казачьи части.
Улицы Красноярска заполнились чехословацкими солдатами; армия Гайды находилась на отдыхе перед отправкой на Иркутский фронт.
Завязь третья I
Все эти дни хорунжий Лебедь не обременял себя заботами о службе у белых. Капитан Ухоздвигов наказал повременить, ну а сам Ной тем более не торопился, хотя до него дошел слух, что среди офицеров произошел какой-то конфликт и, как он видел, некоторых «воинствующих» чехи угнали в тюрьму. Лучше уж разминаться на Вельзевуле! С утра уезжал за город, устраивал скачки с препятствиями, рубил шашкой молодой березнячок, тренировал Вельзевула бежать к нему на свист, но все-таки скребло: почему о нем забыл капитан Ухоздвигов? Или все в губернии перемешалось и, чего доброго, самого Ноя угонят в тюрьму? На всякий случай подготовился к побегу. В сумах возил припасы на неделю, патроны для карабина и револьвера, разузнал у бывалого извозчика про дорогу на Минусинск берегом Енисея.
Своих сомнений и планов не высказывал Дуне – ни к чему, еще выболтает миллионерше, с которой Ной не соприкасался. Один раз поговорил, и на том знакомство кончилось. За что Дуня попеняла ему: Евгения Сергеевна обещала помочь ей стать законной наследницей капиталов папаши. «А ты чуждаешься ее, как будто брезгуешь, – ругала Дуня. – Хоть бы сыскал сокомпанейца моего. Где он запрятался? Капитан, может, знает?» А Ной не спешил на розыски капитана Ухоздвигова, тем паче сокомпанейца Дуни, инженера Гавриила Иннокентьевича. Для Ноя все эти разговоры Дуни о приисках, золоте были отвратны.
Проживал Ной в доме Юсковой – сам по себе, хотя и навещал болящую Дуню, но ее разговоров о золоте и капитале не поддерживал, отмалчивался.
В субботу у миллионерши Юсковой был банный день. Евгения Сергеевна ванн не принимала, а парилась в бане березовым веником не хуже ломового извозчика, о чем Ной узнал от Дуни.
– Ты с баней-то повремени, – попросил Ной.
– Да что ты! Теперь уже все кончено. Оно и к лучшему. Что бы я делала с ребенком? Не будем говорить об этом. Капитана видел или нет?
Ной еще засветло вернулся из своей поездки, будто бы со службы, но капитана, конечно, не встречал.
– Что у тебя за служба, если не можешь найти капитана? Я же просила! Сейчас время терять нельзя. К управляющему губернией надо идти, начинать хлопоты.
– К управляющему не собираюсь, говорил уже. Не для меня то!
– Для тебя только скакать по городу! Евгения Сергеевна рассказывала, что промеж офицеров был большой скандал и чехи разняли их. А ты мне ни слова не говорил. Или сам ничего не знаешь? Вот уж мне! Там такое произошло, говорят! Полковник Шильников с офицерами хотел захватить власть, и полковников Ляпунова, Коротковского, Мансурова и Мезина с господином Троицким держали под арестом на вокзале. А тут подъехал Гайда, командующий чехословаками, арестовал Шильникова с офицерами, а Ляпунова и всех полковников освободил. Вот что было! А ты мне что говорил? «Чехи метут офицеров!» – сердилась Дуня на несведущего Ноя.
В комнату вошла горничная Аглая с мокрыми, кое-как скрученными волосами; Ной поздравил ее с легким паром.
– Спасибочка, господин хорунжий, – чинно ответила Аглая, сообщив: – Вас просит капитан Ухоздвигов. Во дворе он.
Дуня встрепенулась:
– Слава богу! Сам приехал. Иди зови его в дом. Я мигом приберусь. Надо мне с ним поговорить. Он-то знает, где его брат-поручик!
Ной ушел крайне недовольный Дунею: у нее одно на уме – сокомпанеец Гавриил Иннокентьевич, приисковые дела, золото, золото, будь оно проклято. Вот уж хлещет из нее папашина кровинка – удержу нет! Не укротить ему Дуню! Легче совладать с десятью Вельзевулами, чем с одной Дуней. И кем он будет, Ной, при Дуне, когда она сыщет своего сокомпанейца?
У крыльца Ноя поджидал Ухоздвигов. Но это был не тот растрепанный и взлохмаченный капитан, с которым он пил коньяк из одной фляги. Перед ним был подтянутый и строгий капитан в отменном мундире при орденах, в фуражке с большим козырьком, какие носят французские офицеры, при сабле и пистолете, в сапогах с лакированными голенищами.
– Здравия желаю, господин капитан! – козырнул Ной.
Капитан медленно окинул взглядом Ноя, как будто впервые видел:
– Здравствуйте, хорунжий. Отдохнули?
– Слава богу.
– Как настроение?
– Помаленьку перемежаюсь.
– «Перемежаюсь»? – уставился капитан. – Любопытно! Вы хоть знаете, что произошло за эти дни?
– Никак нет, господин капитан. Пребываю в полной неизвестности.
Капитан покачал головой:
– «Пребываете»! Удивительный вы человек! С вами не пуд соли надо сожрать, а вагон, чтобы приблизительно понять, что вы из себя представляете, «перемежающийся». Точное слово.
Ной, по своему обыкновению, слушал и помалкивал. Это его не касается – все эти выводы и рассуждения.
– Хорошо, что вы эти дни «перемежались», – продолжал капитан. – Офицеры-монархисты должны были устроить вам за Гатчину и совдепию публичную казнь.
– Господи помилуй! Или я утаивал? – дрогнул Ной.
– Если бы сотнику Бологову по приказу Каргаполова удалось вас схватить позавчера, вы бы наверняка «перемежались» теперь на том свете.
Ной прикусил язык: капитан Ухоздвигов резал под каблуки. До чего же въедливый, дьявол! А чем-то встревожен, это чувствуется по голосу, и – зол, зол!..
– Отойдемте от крыльца, – позвал капитан, и голос-то у него тугой, как закрученная пружина.
– Как ладите с миллионершей Юсковой?
– Да никак. Я ее всего два раза видел.
– У вас есть брат Иван?
– Есть, – сразу ответил Ной; капитану все известно!
– Он жил за Качею в доме Ковригиных?
И это знает капитан!..
– Проживал.
– Разумеется, вы знаете дом Ковригина. Слушайте внимательно. Жеребец ваш здесь? Хорошо. Это, оказывается, жеребец скитского бандита, который шел с Сотниковым на Минусинск. Хорошо, что товарищи успели расстрелять эту вонючую пакость, о чем вы мне почему-то не сказали. Ну, ладно. Сейчас же оседлайте жеребца и мчитесь к дому Ковригиных. В их бане только что мылись большевики – Машевский и с ним еще двое растяп! Предупредите, чтоб духу их в доме не было! И ждите меня на мосту. Задание ясно?
У Ноя по заплечью мороз драл. Вот оно как взнуздал. Обратного хода не будет, и это враз уяснил.
– Ясно, господин капитан.
– Выполняйте! Где у вас шашка и револьвер? Непременно возьмите.
Капитан пошел из ограды. Ной, не раздумывая, забежал в дом, встретил внизу Аглаю, попросил передать Дуне, что
