Шрифт:
Закладка:
— Разъем сто тридцать принят! — откликается старшина операторов Кедрин. — Разъем сто тридцать — изоляция в норме! Разъем состыкован и законтрен! — докладывает он немного погодя.
Этого смуглого темноволосого старшину Костров приметил давно, знает даже, что на лодке Кедрина называют «копченым». Еще до службы старшина закончил Херсонскую мореходку, вдоль и поперек исходил Черное море и даже имеет благодарность от правительства Италии за участие в спасении танкера «Аджип Равена», севшего на камни возле Новороссийска.
Чуть в стороне мается от безделья Генька. Он пока только на подхвате: подай это, принеси вон то... Уже третью неделю живет он в экипаже «тридцатки», но держится нелюдимо. «Надо с ним потолковать с глазу на глаз», — думает Костров.
Постепенно ракета расцвечивается крохотными флажками, словно положенная набок новогодняя елка. Это обозначены предохранительные чеки, которые надлежит вынуть на причале перед загрузкой ракеты в шахту пусковой установки.
Потом, когда ракета по-хозяйски обживает стальной контейнер, неведомо ей, что отныне стала она предметом особых забот всего экипажа. Любой матрос считает своим долгом справиться у дежурного по боевой части два:
— Ну, как там она?..
— Лежит, голубушка. Пить-есть не просит, а глаз за ней нужен больше, чем за малым дитем, — терпеливо объясняет дежурный.
Не ответишь — всерьез обидишь человека.
В одну из ночей команду поднимают по боевой тревоге. Разбужен только кубрик «тридцатки», во всей остальной казарме — сонное царство. Лишь маячат под синими лампами неясные силуэты дневальных.
Поеживаясь на свежем ветру и позевывая, подводники выстраиваются на плацу перед казармой. Быстрыми шагами подходит Левченко и после короткой переклички командует:
— Напра-воІ На лодку бегом марш!
Весь импровизированный кросс старпом бежит во главе строя, не уступая лидерства до самого причала. «Упрямый мужик», — отмечает про себя Костров, слыша, как затихает впереди цокот каблуков по бетону.
За поворотом лодку встречает шторм. Порывистый ветер разноголосо свищет в шпигатах, а сама «тридцатка» учтиво кланяется волнам. Чем дальше от берега, тем сильнее шипит и пузырится воздух в балластных цистернах. Захлестывающие мостик валы вынуждают поднять капюшоны штормовок.
Одна из волн разбивается о козырек рубки и плещет Кострову в лицо.
— Море нынче горбатое, товарищ командир! — подает голос боцман Тятько, который по ночам лично становится за руль, чтобы вывести лодку из бухты.
Низко к воде спустилось темное, обложенное тучами небо. Кажется, если встать на рубку, то можно будет дотянуться до него руками. А по воде разлито мерцающее сияние, словно за борт высыпали горячую золу. Силуэт лодки очерчен голубовато-зеленой каймой, а за кормой тянется иллюминированная дорога. Все это учинили микроскопические рачки, которых биологи называют планктонными микроорганизмами.
— Боцман, — обеспокоено спрашивает Костров,— это что, до самого дна будет такая катавасия?
— Нет, товарищ командир, — откликается Тятько. — Морские блохи завсегда наверху свадьбы справляют. На глубине их нема. Погрузимся, и все будет гарно!
— Хорошо, коли так, — вслух размышляет Костров.— А то мы для самого паршивого самолета сейчас как на блюдечке с голубой каемкой...
На мостик взбирается посредник, офицер штаба противолодочных кораблей. Он скромно пристраивается за командирской спиной.
— Достанется нынче вашим «эмпекашкам»![2] — говорит ему Костров. — Ишь как разгулялось «мандариновое» море... Баллов на шесть, не меньше...
— Ничего, мы народ привычный, — откликается тот.
«Особливо твой брат, штабник, — мысленно иронизирует Костров. — В кабинете не дует, не качает. Восемнадцать ноль-ноль, и море на замок...»
— Разрешите закурить? — спрашивает его посредник.
— Дымите, — разрешает Костров. — Накуривайтесь до слез. — Погрузимся, тогда только слюнки будете глотать.
Посредник молча попыхивает сигаретой.
— Кто у вас старший поисковой группы? — оборачивается к нему Костров.
— Новый наш комдив, капитан третьего ранга Вялков.
— Его, случаем, не Михаилом зовут? — оживляется Костров.
— Так точно, Михаилом Васильевичем.
— Невысокий, худощавый такой?
— Невысокий — да, а насчет худощавости — не совсем, — мнется посредник. — У нашего комдива морской мозоль наметился...
«Фу, балда, — смеется над собой Костров. — Глупая привычка мыслить прошлыми категориями. Ведь десять лет прошло».
— Шепелявит немножко, передние зубы золотые? — продолжает он допрашивать посредника.
— Ага. Тот самый, — утвердительно кивает капитан- лейтенант.
— Однокашники по училищу.
Костров усмехается своим мыслям. Вспоминает, как на первом курсе спал Вялков под ним на нижнем этаже двухъярусной койки. И часто слышал Костров, как после отбоя похрустывал его сосед добытыми на камбузе сухарями. Был Вялков низкорослым и худущим, будто с креста снятым, зато аппетит имел завидный. Одним махом съедал двойную порцию перловой каши. Приятели вышучивали Михаила, говорили, что коэффициент полезного действия его желудка равен нулю.
...Наверх стремительно вылетает штурман Кириллов.
— Товарищ командир, — докладывает он деланно-официальным тоном, хотя гордость так и прет из него наружу.— До полигонного буя пятнадцать кабельтовых.
На самом деле это означает: ахайте и удивляйтесь, товарищ посредник. Полсотни миль за кормой, а в точку прибыли, как по рельсам!
Вскоре во млелых рассветных сумерках сигнальщик замечает полосатый буй, который выпрыгивает из волн, словно до смерти рад, что навестили его в мокрой пустыне...
— Подходим к точке погружения, — сообщает Костров посреднику. — Можете спуститься вниз, сверить координаты по карте. Все точно по заданию.
Но посредник остается наверху.
— Приготовиться к погружению! — чуть погодя командует Костров, привычным движением убирая откидную площадку для ног.
Топочут по железному настилу матросские ботинки. Летят за борт недокуренные сигареты.
Слабая дымка совсем рассеялась, горизонт отступил далеко в море, а на западной его кромке появились треугольнички корабельных силуэтов.
— Торопятся, супостаты, — подкручивая окуляры бинокля, вслух размышляет Костров. — Гляньте, ваши? — спрашивает он у посредника, протягивая ему бинокль.
— Они, — подтверждает капитан-лейтенант. — На головном сам комдив. А следом идет «двести четвертый». Я его издалека узнаю по такелажу. Бывший мой корабль...
Он опускает бинокль, пытается улыбнуться. Но губы его не слушаются, они вздрагивают, как у обиженного ребенка.
— Чего же вам не плавалось? — интересуется Костров.
— Медицина вышибла из седла, — вздыхает посредник. — Намерили мне врачи кровяное давление больше