Шрифт:
Закладка:
Наконец, автомобиль остановился.
Я никогда не забуду этого мгновения. Ни до, ни после того я не чувствовал такого почти физического ужаса. Мне кажется, что все, что я делал потом, — выходило само собою, без участия моей воли.
Вера с криком кинулась наверх по лестнице. Я следовал за нею.
Нас встретила нянька. Ее лица я не помню. Оно показалось мне белым бесформенным крутом.
— Что же? — спросила Вера.
Нянька забормотала что-то. В спальне горела свеча, спущены были шторы.
«Почему она зажгла свечу, — подумал я, — вот странная».
На кроватке лежала Женя. Лоб ее был прикрыт полотенцем. Девочка не плакала, а пищала, точно котенок, — совсем тихо и недоумевающе. Все ее тело колотилось в мелкой дрожи, ножки то сжимались в коленях, то вытягивались.
— Вот, вот, — шептала Вера.
Она не подходила к своей дочери, точно боялась ее, и только издали тянула к ней руки.
— Что же с ней такое, няня, что же с ней?
И вдруг упала на колени; ударилась головой об пол и зарыдала.
Я впервые слышал, как она плачет.
— Да Бог ее знает, — объясняла нянька. — Вышла в коридор, слышу, плачет… прибежала, а она, болезная, лежит на полу, головка разбита..
— Ну, успокойся, ну, я прошу тебя, — говорил я, склонясь над Верой, — ну, подыми лицо…
Она выпрямилась. Кулаки ее были сжаты, глаза горели, как угли.
— Уходи вон! — крикнула она мне в лицо. — Слышите! Я требую, чтобы вы ушли… У… подлый, подлый, подлый!
Она не находила слов, дрожащими руками разрывая на себе кофточку.
— Вот вам она — вот!
Она бросила мне клочки красного шелка.
— Да уходите же!.. Или вас нужно гнать палкой?
Она точно забыла совсем об умирающей дочери, полная бешеной ненависти.
Я вышел, в коридоре сообразил, что надо позвать доктора. Обиды во мне не было, все точно бесконечно далеко ушло от меня. Приведя доктора, я остался поджидать его в передней. Он вскоре вышел.
Мне даже не пришло в голову спросить его о Жене. Он сам обратился ко мне.
— Все напрасно — она не выживет. Сотрясение мозга, конвульсии…
Я еще раз заглянул в спальню. Вера стояла над кроваткой ребенка. Увидев меня, она молвила спокойно и холодно:
— Уходите сейчас же из дома и не приходите до завтра вечера. Слышите? Это моя последняя просьба. Если вы уважаете себя, вы ее исполните…
Я покорно вышел.
Все последующее выскочило у меня из сознания. Где я спал, с кем говорил, что делал — не помню.
На следующий вечер я вернулся домой.
Тихие, одинокие комнаты встретили меня. Впервые захолонуло сердце.
На своем столе я нашел конверт. В нем — три строчки:
«Прощай. Я уехала от тебя навсегда. Не старайся разыскивать меня. Напрасно — я никогда не вернусь к тебе. Вера».
Больше страха было во мне, когда я читал эти строки, чем тоски. Я не понимал того, что произошло. Я и теперь не понимаю, кто была моя золотокудрая Вера… Ясновидящая, мудрая нечеловеческой мудростью, или просто — психопатка? Не знаю…
1911 г., февраль.
ДУХ ПРОТИВОРЕЧИЯ{12}
Н. Кузнецову
Страшась двойственности всей своей жизни, которая, несмотря на кажущееся внешнее благополучие, была полна непонятным холодом тяжелого предчувствия, — я любил парадоксы за их противоречие затасканным истинам действительности.
Знакомы ли вы с тем чувством, когда страстно хочешь доказать себе и другим то, во что сам не веришь?
Это чувство — часть моей души. Невольно захватывает игра противоречия с самим собой и в конце концов доходишь до Рубикона, за которым начинается сумасшествие.
Ребенком я забавлялся, пугая своих братьев и товарищей, с горячностью доказывая существование всевозможных фантастических существ, в которых сам не верил. С годами эта страсть развилась.
Одно время у меня нашлись, среди товарищей, многочисленные последователи и мы даже основали особый кружок — «кружок противоречия». Но он просуществовал недолго, до того дня, когда один из членов догадался наконец доказать нам всем, что, собственно говоря, кружок этот вовсе не существует.
В этом кружке мы состязались друг с другом в измышлении самых невероятных положений, которые по жребию попадались тому или иному члену для доказательства.
Помню тот успех, что достался мне, когда я блестяще исполнил возложенную на меня задачу и доказал бытие дьявола.
Это было нелегко. Прежде всего, я твердо знал, что дьявола нет, во-вторых, я даже никогда раньше не задавался мыслью, что именно может он олицетворять, в третьих — я не был вовсе верующим человеком.
Но именно благодаря этим препятствиям я с еще большим рвением принялся за свой реферат — копался в богословских сочинениях, ломал голову над Апокалипсисом и трактатами схоластиков.
Мой парадоксальный ум вывел меня из затруднительного положения и блестяще опроверг общепринятое мнение, что лучше всего даются писателю те произведения, которые продиктованы ему его глубокой верой в их идею.
Говорю без желания рисоваться, что реферат мой превзошел всякие ожидания и его успех был вполне заслужен.
Но еще многозначительнее были те последствия, которые ему сопутствовали.
Я говорил уже, что такое жонглирование мысли доводило меня иногда до того, что я на время сам колебался в решении вопроса, — что же, наконец, правда, — то ли, что мы привыкли считать естественным, аксиомным, или та «жизнь в обратном представлении», которая создавалась путем мыслительных фокусов.
Но, как скептик, я не отдавался никаким мистическим ощущениям и вся жизнь в моих глазах была довольно неостроумным парадоксом.
Как никак, я доказал существование дьявола — духа отчаяния, духа противоречия, доведенного до безумных размеров.
Дьявол — мятущееся отчаяние, ищущее выхода и готовое на все — и он существует именно потому, что существует примирение, скорбь, как последний этап, как утешение.
Не знаю, отчего так определил я его, почему именно отчаяние я взял как стихию дьявола, но это сопоставление крепко засело у меня в голове без всяких определенных мотивов и из него я выводил дальнейшее.
Теперь от меня ускользнуло то хитросплетение парадоксов, которое давало
