Шрифт:
Закладка:
«О чем я тогда думал? Да, вот… Надежды не было. Правильно. Подумал: ну, еще раз веревка по камню пошла, если острый, сейчас перережется. И успел про себя сказать: неужели здесь… Глупо…»
На перепаде, в трещине, избитое о выступы Вутино тело задержалось. Саша спустился к нему первым, ощупал друга и увидел его глаза — в них была тоска, с которой опоздавший человек провожает поезд, еще не веря вполне, что уходит он без него.
Вутя лежал не двигаясь. Через некоторое время вся группа спустилась к нему.
Саша по привычке не торопился, он ждал, что скажут другие, чтобы поставить точку на внесении разумных предложений и начать действовать. Но все молчали. После резкого спуска опять предстоял подъем на гребень, и никто уже не был уверен, что сможет после этого без ночевки дойти до нижних палаток. Даже налегке, если не нести Вутю, сил, казалось, не хватит.
И Вутя был обречен этим молчанием и отчетливо понимал это.
— Саш, что думать-то? Вы в порядке и дойдете. До спасателей я продержусь. Вам все равно без носилок и троса меня не стащить. Сам я шевелиться не могу. В спине боль.
Вутя был прав. Так чаще всего и поступали. Так надо было сделать, чтобы заплатить горам дешевле — не рисковать всеми, а только одной Вутиной жизнью. Но, по составленному ценой многих трагедий закону, кто-то должен был остаться с ним. Один, самый выносливый: привычный к холоду, бессоннице, стойкий к высоте.
— Ты, Вутя, помолчи. Свое сказал, теперь береги силы. — Саша придвинулся и чуть наклонился над ним. — Насчет позвоночника ты сочинил. Это боль туда отдает.. У тебя ребро, ну… два поломаны. Я же надавливал. Остальное — ушибы. А позвоночник — сомнительно. Цел он, скорее всего. Но на всякий случай мы тебя в спальник запихнем и к палаточным стойкам репшнуром примотаем. Зафиксируем.
Саша уже вполне отдышался, говорил спокойно и даже мягко, без всегдашней суровости.
— А вот спасателей здесь не дождаться — видишь, погода портится? — Тут Саша повернулся к ребятам и каждому внимательно и твердо посмотрел в глаза. — Если даже они и выйдут сразу, то не найдут тебя, потому что из нас никто не поднимется второй раз. Сил не хватит. — Он умолк, а после паузы, исподлобья взглянув в сторону далекой вершины, сказал уже резко, как всегда говорил руководитель группы, Мрачный Дылда. — Не тот случай, старик, чтобы оставаться. Уходить надо всем. И быстро.
Погода действительно стала резко ухудшаться. Хорошо еще, что окончательно она испортилась, когда они уже вышли на последнее, не очень-то круто падающее к нижнему лагерю плечо. Свистящий ветер колючей снежной пылью резал глаза. Температура упала до минус десяти — пятнадцати градусов. И здесь, как и большую часть пути, друга тащил Саша.
И шел он на ярости, на том резерве, что находят некоторые люди уже за гранью физических сил, которых сейчас даже у него, у Мрачного Дылды, не хватало. Он не заметил, как обморозился, и это стоило ему двух пальцев на левой руке, а перед самым лагерем он упал и полз, автоматически, на привычке подчиняться поданной последним усилием воли команде. С короткими передышками он продвигался метр за метром, и подтягивал за собой спеленутое тело друга.
И полз он, пока не наткнулся на палатки, где у них была портативная радиостанция. Место это, помимо группы, знали многие.
Следующим летом они работали на разных тропах. Саша по-прежнему торил дорогу вверх, а Виктор Николаевич Селезнев стал начальником контрольно-спасательной службы в одном из восточных ущелий Северного Кавказа. Для него, после травмы позвоночника, физические нагрузки года на три были исключены.
В тот год он понял и принял еще одну истину: горы нужны для того, чтобы человек помнил — он смертен, и жизнь ему дана единожды — быстротечная; чтобы он умел выбирать главные дела и не откладывал их на потом: ты есть сегодня и уже сегодня у тебя может не быть завтра.
Угол дома закрыл солнце, Вутя давно сидел в тени. Он продрог и, посмотрев на часы, спохватился: прошло уже около получаса.
Взбежав на площадку, Вутя нетерпеливо надавливал кнопку звонка.
Саша знал, кто мог звонить ему так бесцеремонно, но все-таки шел к двери не торопясь. По дороге он даже остановился, пнул под кушетку аккуратный моток силоновой веревки — там глухо звякнуло. Кто-то из «преходящих» брал посмотреть крючья или шлямбуры, а обратно положил как попало — не перевязал сверток.
В его одинокой квартире устоялся четкий бивуачный порядок. Дома он бывал редко — зарабатывал свой хлеб в горах: зимой инструктором у горнолыжников, а в другое время — свободное от восхождений — водил туристов. Восстанавливать порядок после веселых набегов альпинистской братии стало для него настолько привычным, что он эту работу не всегда и замечал. А вот сегодня…
Сегодня, во-первых, была такая суббота, когда с самого утра захотелось побыть одному; во-вторых, ему вспомнилась Чанчахи, Вутя; а в-третьих, опять настойчиво посетили его — это с самого-то утра — одноклубники и просили возглавить их группу. Да не куда-нибудь, а на эту самую Чанчахи-Хох.
«Они-то почему хотят идти именно на Чанчахи? — думал сейчас Саша. — Им-то что за дело до нее? Группа сильная. Да они интереснее могут сделать, сложнее. Вутя им, видишь ли, обуза. Не тренировался он, толстый… Только что испеченным второразрядникам Вутя — обуза! Да случись что, он любого из них вытащит. И ведь наглецы, уверены, что я без Вути на Чанчахи пойду. Наглецы. Ах, черт их дери, у них нервы. Они переживают. Везде окурков насовали. Они тренируются, видишь ли, а курят по десятку сигарет в день. Вот, прямо под креслом и за подлокотник пепел стряхивали. Недогляди — квартиру спалят».
Вутя позвонил длинно, и рука Саши, задержавшаяся было в раздумье, наконец повернула ручку замка.
— Здравствуй, старик, уснул, что ли? — Крепко пожимая протянутую руку, Вутя скользнул взглядом по хмурому лицу друга — к месту ли он?
— Дремал, — туманно ответил Саша.
— Ты один? — осторожно спросил Вутя.
— Один, — буркнул Саша. — Проходи.
— Видок у тебя неухоженный, — озабоченно определил Вутя.
За те несколько месяцев, что они не виделись, Саша не изменился, только немного похудел. Он был аккуратным холостяком, но стряпать не любил, а когда пребывал не в настроении, то и вовсе не
