Шрифт:
Закладка:
То, что происходило в следующие часы, превратилось в моей памяти в череду обрывочных картин. Я помню все, но как бы со стороны, в целом. Невозможно отделить боль от возбуждения, тоску от усталости. Я уверена только в том, что по прошествии нескольких дней я очутилась в Катманду, на одной из улочек Боднатха. Тело учителя привезли в город, чтобы все буддисты смогли воздать ему последние почести, ведь до Наги Гомпа довольно трудно добраться. На всем пути следования похоронной процессии люди поют молитвы, жгут эфирные масла и сотни шарфов khata колышутся на ветру. Невозможно описать чувства людей. Погребальные церемонии, которые устраиваются для великих буддийских учителей, длятся сорок девять дней. Тело Тулку Ургьен Ринпоче поместили в стеклянную гробницу на территории Боднатха, чтобы люди могли в последний раз увидеть его перед кремацией. Они молча подходят к учителю и прощаются с ним. Здесь весь Боднатх. Кроме моих родителей. Я пытаюсь бороться с разочарованием, но у меня плохо получается. На горькую боль от потери учителя накладывается еще одно испытание. В то время, когда мне больше всего нужна поддержка родителей, они истязают меня своими обычными проблемами. Я ухожу в угол похоронной комнаты, пытаюсь собраться с мыслями — и тут непонятно откуда возникает десятилетний мальчик в монашеском одеянии и настойчиво тянет меня за рукав:
— Твой брат здесь, он хочет с тобой поговорить.
Я встаю и вижу брата: он плачет.
— Что случилось, почему ты пришел сюда один?
— Пойдем скорее, папа сошел с ума, он убьет маму!
— Да что произошло?
— Она пьет со вчерашнего дня, отец вышел из себя и принялся ее избивать. Пойдем, надо спасать маму!
Я думала, что уже достигла последней грани отчаяния. Оказалось, что нет. Эта новость — как нож в спину. Некоторое время назад я начала подозревать маму в чем-то подобном. У нее странно блестели глаза, щеки краснели сильнее, чем обычно. Я видела, как она идет нетвердой походкой по улицам Боднатха, но решила, что меня обманывают сумерки. Ее дыхание пахло алкоголем. Нет ничего страшного в том, что она время от времени выпивала стаканчик. Но то, что она напивается, как алкоголичка, и сопровождает отца в его пьяных загулах, это выходит уже за всякие рамки. В первый момент я готова была вскочить и побежать домой, чтобы утихомирить родителей. Но я останавливаюсь. Хватит. Мне надоела вся эта комедия. Надоело быть той, кто понимает, прощает, забывает. Я сдаюсь. Сейчас у меня просто нет сил для всего этого. Невозможно заставить людей быть счастливыми, если им куда больше нравится без сопротивления опускаться на самое дно. Я всей душой пыталась им помочь. Я очень хотела бы не замечать их слабостей и принимать своих родителей со всей их ограниченностью. Но я не святая. А теперь, когда мой учитель, человек, который все эти годы поддерживал меня и за руку вел к свету, умер, я не знаю, откуда взять сочувствие и любовь, чтобы снова простить маму и папу. Надо быть слепыми эгоистами или полными глупцами, чтобы не понять: в такой день мне необходим покой! Я ведь все делаю, чтобы они были счастливы. Окружаю их абсолютной любовью, поддерживаю морально и материально — все бесполезно. Будто я поливаю пустыню. Они просто разбивают мне сердце. Говорят, что любят, но никак не подтверждают свои слова. Думают, что только они страдают в этом мире, что у меня нет других дел, как только о них заботиться и волноваться? Хватит. Когда я думаю о том, сколько времени им отдала — времени, которое могла провести рядом с учителем, человеком, искренне любившим меня… Меня начинает душить ярость.
— Уходи! Иди и скажи родителям, что они больше не увидят меня в своем доме. Я устала! Мне надоело тратить на них время и силы. И любовь ко мне пусть оставят себе. Мне она больше не нужна!
Брат удивленно смотрит на меня. Медленно отступает назад, не сводя с меня глаз, потом резко разворачивается и убегает. Я сажусь на место, раздавленная внезапно навалившейся усталостью. Люди в комнате прекратили разговоры и молча смотрят в мою сторону. Это ужасно — сорваться в такой день, в таком месте, когда весь тибетский народ объединен общим горем. Для того чтобы скрыться от людских взглядов, я становлюсь на колени и пытаюсь молиться. Склонив голову к коленям, я ищу потерянный покой. Как же мне не хватает учителя в этот момент! Раньше я бы запрыгнула в первое попавшееся такси и поехала в Наги Гомпа — к наставнику… Даже сейчас я с трудом сдерживаю это желание, ставшее моим рефлексом. С тех пор как я пришла в монастырь, в минуты сомнений и печали я всегда обращалась к учителю. Сегодня я должна вынести одно из самых тяжелых испытаний — и вынести его в одиночку. Получится ли у меня? Я чувствую, насколько мне не хватает Тулку Ургьен Ринпоче, а ведь после его смерти прошло всего несколько дней. Он всегда был рядом, даже когда между нами пролегали сотни километров. Накануне поездки в Сингапур я приходила к нему в любую свободную минуту, чтобы попрощаться. Он брал меня за руку, смотрел в глаза и говорил: «Помни, что я рядом и храню тебя ото всех печалей…» В Тибете говорят: «Монах ростом с палец владеет силой яка». И я всегда знала, что учитель обладает огромной силой. Пока он был жив, я никогда не чувствовала себя одинокой — ведь он вспоминал меня в своих молитвах, а значит, со мной ничего не могло случиться. А сейчас мне кажется, что я ужасно слабая и беспомощная. Никто не защитит меня от этого мира, от мужчин и от меня самой. Конечно, дух Тулку Ургьен Ринпоче никогда не покинет меня, но теперь я должна сама о себе позаботиться.
Через сорок девять дней тело учителя было кремировано в монастыре Боднатха. А еще через три дня несколько монахов и наставников собрались перед
