Шрифт:
Закладка:
— Кесаев приказал?
— Да, это была его инициатива.
Профессор задумчиво побарабанил пальцами по столу.
— А дай-ка ты мне их посмотреть, Виталий Иннокентьевич дорогой. Наш Тимур Русланович тонкий нюх имеет. И если он проявил эту самую инициативу — стало быть, не зря…
* * *
Чикатило ужинал, Фаина мыла посуду.
— Андрей, — спросила она, — а ты нож с черной ручкой не видел? Помнишь, который для мяса?
Чикатило, не отрываясь от тарелки, кивнул, что-то промычал с набитым ртом.
— Да ты не торопись, прожуй нормально, — с досадой сказала жена.
Мужчина дожевал, встал, молча вышел из кухни, крикнул из коридора:
— Я его на работу брал!
— Зачем?
— Чтобы наточить.
Чикатило вернулся в кухню с портфелем в руках. Открыл портфель, достал тетрадь, заложенную ножом, вытянул нож и аккуратно, за лезвие, передал жене:
— Осторожно, Фенечка! Не порежься.
Фаина кинула нож в мойку, под струю воды, сказала с улыбкой:
— Как-то не резалась до сегодняшнего дня. Садись, доедай, остынет.
Чикатило чмокнул жену в щеку, сел за стол.
* * *
В кабинете заместителя Министра внутренних дел СССР царила приличествующая уровню хозяина кабинета тишина. Дубовые стенные панели и тяжелые портьеры скрадывали звуки, в полированной столешнице отражались книжные шкафы, в которых за стеклом стояли книги основоположников, разнообразная статусная литература и полное собрание сочинений Ленина. На стене друг против друга висели портреты Андропова и Дзержинского.
За столом, на котором толпилось с десяток телефонов, и в том числе правительственные «вертушки», сидел грузный, седой человек в форме, читал газету «Правда», время от времени прихлебывая чай из стакана в серебряном подстаканнике.
Прозвучал зуммер селектора, раздался голос референта:
— Владимир Панкратович, прибыл полковник Ковалев.
Генерал нажал кнопку селектора, ответил густым басом:
— Пусть зайдет. Костя, и распорядись, чтобы еще чайку принесли. С лимончиком.
— Сделаем, — ответил референт и отключился.
В дверь осторожно постучали. Не дожидаясь ответа, визитер открыл дверь. Он был в форме, что называется, при параде, с «дипломатом» в руках.
— Здравия желаю, товарищ генерал! — бодро сказал Ковалев, входя в кабинет.
Генерал улыбнулся, отложил газету, встал, сделал несколько шагов навстречу Ковалеву.
— Ну, наконец-то! Здравствуй, Саша, здравствуй!
Генерал и полковник пожали руки, обнялись как старые знакомые.
— Ты что-то потолстел, а? — отстранившись, окинул посетителя взглядом генерал. — Работа сидячая?
— Если бы… Не дают сидеть-то, дядя Володя. А живот — это от нервов все.
Оба рассмеялись.
— Ну, проходи, садись, — хозяин кабинета вальяжно повел рукой, прошел на свое место. Ковалев уселся в кресло перед столом, спохватившись, выложил на стол «дипломат».
— Дядь Володь, тут вот лещ же! Копченый, наш, донской — как ты любишь.
Генерал сокрушенно вздохнул, похлопал себя по пояснице.
— Нельзя мне, Саша, теперь леща… Почки, мать их… Но Леночка с ребятами оценят, они любят посолониться.
— Вот и хорошо, — обрадовался полковник.
— Значит, мы вот как поступим, — деловито сказал мужчина. — Сейчас ты мне изложишь суть вопроса — чего это ты вдруг решил вспомнить про меня, старика. Потом я по своим делам, ты по своим, а вечером, часиков в девять, — ты у нас. Посидим, поговорим, батьку твоего повспоминаем. Лады?
Ковалев кивнул, достал папку.
— Я все по тому же делу, Владимир Панкратович…
* * *
Темнело. В парке уже горели фонари, освещая тусклым желтым светом аллеи. К вечеру парк из места выгула детей превращался в место для иных прогулок. Мамы с колясками и бабушки с внуками уступали жизненное пространство влюбленным парочкам и веселым компаниям с гитарами и портвейном.
Витвицкий и Овсянникова молча брели по дорожке, посыпанной песком. Капитан задумчиво смотрел под ноги.
— Виталий, вы сегодня почему-то грустный. Что-то случилось?
— Не то чтобы случилось… Просто… — он остановился и впервые, кажется, за эту прогулку посмотрел на свою спутницу. — Знаете, я прямо физически ощущаю, как мы даром теряем время.
— Мы с вами?! — изумленно приподняла брови Ирина.
— Да не мы с вами конкретно… — раздраженно вскинулся Витвицкий, но тут же и успокоился. — Извините. Просто пока все возятся с Шеиным, Жарковым и Тарасюком, настоящий убийца на свободе. Он ходит вот тут, среди нас, понимаете? Но он для нас — и для всех — словно накрыт невидимым колпаком. Он копит в голове свои мысли, сжимает рукоять ножа под плащом и уже выбирает себе новую жертву…
— Виталий, я все понимаю, но, мне кажется, вам нужно отдохнуть, — старший лейтенант подхватила капитана под локоть и повела дальше. — Такие мысли до добра не доведут.
— Вы думаете — я параноик? — Витвицкий будто расстроился. — Нет, отнюдь. Я нормален и даже спокоен. Просто мне… наверное, мне обидно. Это как биться о каменную стену. Надеюсь, профессор Некрасов…
— Вы знаете, — вдруг перебила его Овсянникова, — а мне он не понравился.
Мужчина снова остановился и теперь уже удивленно посмотрел на Ирину.
— Почему? Он редкий специалист, прекрасный ученый.
— Наверное, не стану спорить. Но вот человек он нехороший. Вы видели, как он на меня смотрел? — она высокомерно, прямо как Некрасов, посмотрела на Витвицкого и передразнила: — «Ириша»!
Психолог смолчал, но по всему было видно, что такой разговор об учителе и коллеге ему неприятен.
— Я очень хорошо знаю этот взгляд, Виталий, — закончила девушка.
— И что же это за взгляд?
— Так смотрят на женщину, когда ее хотят… — предельно откровенно ответила Ирина.
* * *
За окнами кабинета заместителя Министра внутренних дел СССР тоже стемнело. Планы генерала разбежаться с полковником каждый по своим делам, чтобы вечером посидеть в семейной обстановке, рассыпались в прах. Ковалев докладывал подробно: чем больше он говорил, тем больше возникало вопросов. Беседа, которую Владимир Панкратович предполагал закончить минут в тридцать, растянулась на часы.
Ковалев ходил по кабинету. Он злился, краснел, потел и давно уже плюнул на субординацию: его полковничий китель висел на спинке кресла. Владимир Панкратович слушал мужчину внимательно.
— …Вот и выходит, дядя Володя, что какой-то… я даже не знаю, как это назвать… слов цензурных нет! Саботаж, что ли? Стопроцентное дело разваливать — ну когда такое было?! — закончил изливать душу Ковалев.
— А оно прямо вот стопроцентное? — внимательно поглядел на него собеседник.
— Ну! Блядь, дядя Володя, — в запале выпалил Ковалев, забыв не только о субординации, но и о приличиях, — ну я что, пацан, что ли, сопливый?
— Ты не блямкай мне тут! — осадил его Владимир Панкратович. — Сядь! У меня от тебя уже в глазах рябит.
Мужчина не стал спорить, почуяв, что малость перегнул палку, послушно сел.
— То, что Кесаев всегда себе на уме, это
