Изабелла Наумовна шумно, неделикатно вздохнула и покачнулась. Однако она знала свою воспитанницу как облупленную и воспитала в себе некоторую твердость духа, потому смогла устоять на ногах.

Зато Груня, вошедшая с подносом, уставленным чашками, таким самообладанием похвастать не могла — она взвизгнула и выронила все, что несла. Раздался такой дивный звон битых чашек, что Плахов смог оторвать ошалевший взор от хозяйки дома и, подпрыгнув, обернулся.

— Безрукая дурища, — вспылил он, — всыпать ей плетей!

— А вы чужой прислугой не распоряжайтесь, — пропела Саша Александровна, чинно села на диван и расправила складки платья. — Емельян Федорович, кажется?

— Кузьмич, — бездумно поправил ее Плахов, спохватился, разулыбался натянуто: — Чрезмерно рад нашему знакомству, Александра Александра. Такая радость, что и вы зимуете в этой глуши…

— Я ведь людей сторонюсь, — пояснила она кротко, — скрываюсь от суеты мирской. А вы что же? Впрочем, жить в столице нынче дорого, — понимающий вздох, — тяжело себе позволить. У нас и самих второй дом закрытым стоит, как дед уехал, так и заколотили все. Хотите, попрошу отца продать вам с убытком? По-соседски.

Плахову потребовалось несколько мгновений, чтобы понять: его только что заподозрили в бедности. Он тут же надулся, покраснел и сцепил руки за спиной.

Груня тихонько пыталась прибрать осколки, но граф зыркнул на нее с таким бешенством, что бедняжку будто ветром сдуло.

За дверью тут же раздалось сдавленный хохот, словно она обеими руками зажимала себе рот.

— С моими состоянием все благополучно, — резко ответил граф и снова заставил себя смягчиться, сменил тон на более добросердечный: — Отчего же столь прекрасная барышня решилась запереть себя в монастыре?

Прекрасной барышня в данную минуту не была вовсе, однако графа это не смутило.

— С тоски, — Саша Александровна промокнула платочком сухие глаза, — все не в радость, все в тягость.

Изабелла Наумовна отошла к окну и там села в кресло, стискивая руки так, будто намеревалась раскрошить их в песок. Ее губы были сжаты в суровую нить.

Ох и достанется некой особе!

— Это от одиночества, — немедленно сообщил граф, улыбнулся преотвратно, сел напротив Саши Александровны, выставив вперед ногу в усыпанном блестящими камнями башмаке.

На его голове был пышный парик, а камзол так и сверкал от золоченой вышивки.

Круглый живот едва помещался в парчовом жилете.

— Предназначение женщины известно, — проговорил он глубокомысленно, — дети да хозяйство. А в монастыре что? Бессмысленность, бесполезность.

Снова появилась Груня, и Гранин перехватил у нее новый поднос, хоть ему и не по чину было. Однако в кармане давно ждали этого часа специально наговоренные травки — как хорошо, что теперь у него была собственная кухонька во флигеле!

Саша Александровна с интересом проследила взглядом за тем, как Гранин хлопочет у стола, с молчаливым недоумением приподняла бровь и пригласила гостя к самовару.

— Мой отец, — ласково проговорила она, — поклялся проткнуть мечом насмерть каждого, кто осмелится просить моей руки. Так что монастырь — это проявление милосердия по отношению к возможным ухажерам. Вдруг все же найдется безумец, сраженный моей красотой.

Гранин улыбнулся ей, благо стоял за спиной графа. Показалось, будто она едва удерживается, чтобы не показать ему язык.

Граф сделал глоток чаю, закашлялся, отпил еще, чтобы смочить запершившее горло, и воскликнул тонким, высоким голосом, которого раньше за ним не водилось:

— Прям-таки проткнуть да непременно насмерть? До чего суров ваш отец.

Он и сам поразился тому писку, который вылетел из его горла, а у Саши Александровны глаза стали круглыми, как у удивленной совы.

— Не настолько суров, чтобы пороть домашних за разбитые чашки, — ответила она холодно, но за этой холодностью проступал горячий лядовский нрав.

— Челядь следует держать… — начал было граф, но его голос сорвался в петушиное клекотание.

Саша Александровна от неожиданности фыркнула и закусила губу. Граф попытался снова что-то сказать — и с тем же результатом.

Поднялся переполох, и вскоре Плахов с безумными глазами и трясущимися губами уселся в экипаж и отбыл.

Гранин сбегал проверить полуобморочную Изабеллу Наумовну, велел Марфе Марьяновне отпаивать ее чаем с мятой и липой, а лучше всего — как следует попарить в бане, чтобы всякие волнения унять.

— Михаил Алексеевич, — спросила его кормилица, помогая несчастной гувернантке встать с кресла, — а правда, что наша егоза беленой намазалась да графа испугала до петушиного кукареканья?

— И как только ей в разум такое вступило, — откликнулся Гранин весело.

— Это что, — вдруг слабым голосом прошептала Изабелла Наумовна, — а помнишь, Марьяновна, как она пчел напустила в комнату того купца, который нашего Гришку пнул? Сама вся искусанная ходила, а радовалась!

— Повезло этому графу, — согласилась Марфа Марьяновна. — Легко отделался.

Гранин тихо вышел из дома и все же не удержался, захохотал в вечернее небо.

Саша Александровна ждала его во флигеле, огорченно разглядывая себя в доставшееся от Мелехова зеркало.

— Страсти какие, — сказала недовольно, — а нос-то! Оглобля, как есть оглобля.

— Вы хороши в любом облике, — искренне признал Гранин.

Она быстро повернулась, взметнулись серые юбки, на чужом лице вспыхнула улыбка:

— Вот уж нежданная обходительность! И чем же я это заслужила?

— Так ведь устроили целое представление.

— А вы заставили его кукареть! И то верно, петух разряженный… Снова ведьмины проделки? Не слишком ли часто вы ее навещаете?

— Переживаете за запасы окороков в своих кладовых?

Она пожала плечами, пробежалась пальцами по завитушкам на спинке дивана, потрогала свои щеки и пригорюнилась:

— Ох и влетит мне от Изабеллы Наумовны! Она-то все мечтает, что однажды отец передумает и позволит мне выбрать мужа. А тут целый граф! Да только какой толк от этого титула, сплошное чванство. Не то что мой дядюшка-лекарь, вот кто настоящий. Он добрый, понимаете?

— Добрый, — повторил Гранин мрачно. Он все ждал, когда же Саша Александровна выбросит старика из головы, но она оказалась страх какой упрямой. И он был вовсе не уверен, что собирается поступить правильно, но ему совсем не нравились ее переживания понапрасну.

Поэтому Гранин прошел в конторку и вытащил из ящика стола давно написанное письмо.

— У меня для вас кое-что есть, — объявил он, — доставили утром от нарочного из столичного