Гранин помнил гонения первого императора на старообрядцев так, словно это было вчера. Один из них пришел в их деревню — будто святой воин из древних былин. Бо́льшую часть жизни Прокопий провел на поле боя, прошел в императорской армии несколько войн, выучился людей лечить и даже посещал по высочайшему указу особую семинарию за границей. Долгое время государя не особо волновали дела церковные, был бы человек для империи полезен — и пусть верит во что хочет, считал он. Но потом Синод получил большее влияние, и староверы хлынули в леса да деревни подальше от ссылок и каторг.

Прокопий учил деревенского мальчика Мишу, сына травницы, резать и зашивать пациентов, объяснял, как человек устроен изнутри и снаружи.

Как же давно это было — умер давно святой воин, первый император шагнул из новой столицы прямо в легенды, его дочь устраивала пышные бесноватые балы, где женщин не отличить от мужчин.

А Гранин все еще топтал эту землю.

— Цыгане на нашей земле ведут себя смирно, — меж тем говорил Шишкин, — кому охота, чтобы хутор однажды спалили. Так что лошади в их таборе издалече. Ну а мы никому бумаг на кобыл предъявлять не обязаны, так что ты не думай, барин, хлопот с этим не будет.

Меньше всего Гранин сейчас думал о краденых лошадях, но притворялся, что слушает внимательно.

Над хутором поднимались сизые струйки дыма печей, здесь стояло всего несколько домов, зато огромных, возведенных из толстых сосновых бревен. В передней части большой избы обыкновенно жили люди, а в задней — коровы, курицы, овцы и кони.

Бойкий цыганенок едва не влетел под копыта лошади Шишкина, вытаращил глаза, бросил легкие деревянные салазки и припустил к домам, гортанно стрекоча что-то на своем языке.

Из ближней к краю избы вышел коренастый старик, приложил ко лбу руку козырьком, щурясь на солнце. Шишкин помахал ему — он хвастал, что приятельствует с цыганами, и Гранин не стал уточнять, какой же интерес свел их вместе.

Старик поспешил с высокого крыльца навстречу незваным гостям, следом за ним высыпали из дверей женщины в разноцветных платках, похожие на расписные игрушки, мужчины в мохнатых тулупах, дети, закутанные во что попало. Все они — черноглазые, кучерявые, смуглые — говорили громко и вразнобой.

Шишкин спешился первым, пошел навстречу старику, громко приветствуя его. Гранин так неловко сполз с лошади, что только и радовало: Саша Александровна в его сторону не смотрела, они с Семеновичем с любопытством разглядывали обитателей хутора.

Однако стоило Гранину сделать шаг вперед, как высокая старая цыганка что-то закричала от плетня дальнего дома, а потом двинулась наперерез с явно недобрыми намерениями.

Все смотрели только на старуху, и в наступившей тишине раздался ее резкий сердитый голос:

— Стой, барин, стой. Тебе не рады у нас, — а потом она снова заголосила что-то на своем наречии.

Саша Александровна обернулась на Гранина, хмуря густые черные брови. Угольные глаза яростно сверкали.

— Вы идите, — торопливо сказал Гранин Шишкину, — я вас нагоню. Это… суеверия просто местные.

— Да как же мы вас тут бросим, — воскликнула Саша Александровна с запалом.

Семенович неуверенно закрутил головой, видно было, что такая нежданная встреча его развеселила, но и барышне он противоречить не хочет. Гранин похлопал его по плечу, негромко приговаривая специально для нее:

— Ступайте, голубчик, ступайте. Я скоро. Это же не нападение лиходеев, всего лишь вздорная кликуша.

Снова заговорили разом все цыгане, указывая на Гранина.

Старуха была уже совсем близко, седые лохмы развевались, длинная юбка путалась под ногами, платок сбился.

— Идите же, — нетерпеливо взмолился Гранин и даже подтолкнул Семеновича.

Саша Александровна неохотно последовала за Шишкиным, то и дело оглядываясь, кусая губы, тревожась.

Что же, она его совсем немощным считает? Думает, даже от старушки Гранин отбиться не сможет?

— Тебе не рады у нас, — повторила меж тем древняя цыганка, остановившись в нескольких шагах от него.

Остальные обитатели хутора держались подальше, будто у Гранина была проказа.

— Я же не нарочно, — мягко ответил он, — я не хотел этого.

— Все готовы на что угодно, чтобы вернуть себе молодость, — недоверчиво произнесла старуха.

Он молчал, осененный пониманием, что нежданное и непрошеное проклятие обернулось чудным даром. И снова можно было дышать полной грудью, и не болела спина, и не ныли суставы. У Гранина даже появились планы — построить каменную конюшню и мастерскую. Он хотел увидеть весну и посеять горох и капусту. Хорошо было и в усадьбе, где все относились по-доброму и обращались с ним свободно, будто он был давним знакомым.

В тишине флигеля так легко было забыть о проклятии, а в беседах с живой и веселой Сашей Александровной — о канцлере и страшном Драго Ружа.

Но покой был всего лишь иллюзией, а истиной — то, что Гранин оставался стариком без надежды, а канцлер желал выдать Сашу Александровну за графа Плахова, и вряд ли это принесет ей хоть сколько-то счастья.

Цыганка, про которую он совсем забыл, вдруг протянула морщинистую ладонь.

Гранин растерялся, принялся шарить в карманах в поисках медяков.

— Руку покажи, — хмыкнула цыганка насмешливо.

А потом долго разглядывала переплетения линий, что-то шептала на своем языке, плевалась через плечо.

— Вот бесовщина, — наконец сказала она, — две линии жизни — и обе длиннющие.

— Так ведь проклятие…

— А проклятие-то наше, цыганское, — перебила его старуха, враз подобрев. Ее лицо стало таким радостным и гордым, будто ей было приятно увидеть работу мастера-собрата. — Стало быть, и черт наш, цыганский. Мы зовем его бэнгом. Смекаешь, барин, что к чему?

— Нет, — честно ответил Гранин.

— Цыганский черт мену любит, — расхохоталась она. — Ты с ним поторгуйся хорошенько да поставь на кон что поинтересней, чтобы алчность его обуяла. Азартен бэнг и готов проиграться до исподнего.

— Да где же его взять-то, вашего черта?

— Тю! — и старуха снова покатилась со смеху. — Это бога искать надо, а черт всегда за плечом, только позови!

— И что же ему предложить?

— А вот тут осторожнее, барин, не продешеви, — она погрозила Гранину скрюченным пальцем, отпустила его руку, — позолоти теперь, яхонтовый, да не скупись!

Он и не стал скупиться.

Сменившая гнев на милость цыганка махнула рукой, позволяя ему войти на хутор, и Гранин отправился искать своих.

Саша Александровна, раскрасневшаяся, взъерошенная, немедленно