Шрифт:
Закладка:
Неизбежную дань отдал ей и Рерих: «В один день три рукописи об Иисусе. Индиец говорит: «Я слыхал от одного из ладакхских официальных лиц со слов бывшего настоятеля монастыря Хеми, что в Лехе было дерево и маленький пруд, около которого Иисус учил».
И еще: «Хороший и чуткий индиец значительно говорит о манускрипте жизни Иссы: «Почему всегда направляют Иссу на время (его) отсутствия из Палестины в Египет? Его молодые годы, конечно, прошли в изучении. Следы (буддийского) учения, конечно, сказались на последующих проповедях. К каким же истокам ведут эти проповеди? Что в них египетского? И неужели не видны следы буддизма Индии? Не понятно, почему так яростно отрицается хождение Иссы караванным путем в Индию и в область, занимаемую ныне Тибетом».
Яростное отрицание, возмутившее индийского собеседника Рериха, было вызвано прежде всего полной бездоказательностью версии о гималайском путешествии Иссы. Согласно почти единодушному убеждению этнографов, легенда об этом могла появиться никак не ранее XVI - XVII веков. Во всяком случае, Рерих, отнесшийся к рассказам об Иссе с полным доверием, не обнаружил в ладакхских хранилищах таинственных манускриптов.
С тех пор многое изменилось под нашим зодиаком. За полстолетия легенда обросла такими живописными подробностями, что Сринагар, того и гляди, превратится в святое место христианства. По крайней мере, к этому направлены усилия туристических агентств.
В самом центре города, недалеко от мечети Джама Масджид и госпитальной миссии, есть место, которое зовут Martyres Tomb - Могила мучеников.
Меня заинтересовало, почему местные жители, будь то мусульмане, индуисты или же сикхи, с поразительным единодушием употребляют это английское название. Неужели нет местных эквивалентов? Или мученики были исключительно англичанами? Европейцами, если смотреть шире? И я решил взглянуть на эту могилу.
Старый, но крайне подвижный сторож в зеленой чалме хаджи взялся быть моим гидом. Едва я раскрыл рот, чтобы задать вопрос о том, кому, собственно, принадлежит могила, как он обрушил на меня каскады красноречия. Большей нелепицы мне не приходилось слышать нигде. Это была чудовищная мешанина эпох, стран и языков. Перемежая евангелие и Коран с приключениями Насреддина и эпизодами из жизни Будды, он с грациозной легкостью соединял Мекку с Иерусалимом, рисовавшимся ему как некие предместья Сринагара.
Меня эта беседа обогатила новым апокрифическим сказанием. Передаю его в несколько очищенном от явных несообразностей варианте.
Христос, если я только правильно понял достойного хаджи, родился вовсе не в Назарете, а в Индии. Здесь он овладел тайнами йоги, научился творить чудеса и отправился по миру проповедовать свое учение.
В отличие от Будды, обещавшего новообращенным лишь избавление от страданий, он нес в себе спасение и вечную жизнь. С тем и прибыл в конце концов в святую землю, где и совершил свой подвиг, описанный четырьмя евангелистами. Разночтения от сринагарского хаджи начинаются только с Голгофы. Знакомому с практикой йоги Иссе легко удалось впасть в состояние, неотличимое от смерти, и восстать невредимым уже после снятия с креста. Великолепно разрешив, таким образом, все трудности, связанные с воскресением, сринагарский хаджи поспешил возвратить Сына человеческого на родину.
- Тут он и умер у нас, в Сринагаре, дожив до преклонных лет, - последовал неожиданный хэппи-энд, - и похоронен в этой трижды священной могиле. В подземном склепе. Очень большое тело, сэр! Очень! Я сам видел: настоящий великан! И Павлиний трон тоже у нас спрятан. Старики знают где, скажут, когда пробьет час.
Я был настолько ошеломлен, что дал старику пять рупий. Столько же дала пожилая экзальтированная американка и, рыдая, побрела прочь от Могилы мучеников.
Хотел бы я знать, отчего она так расстроилась…
Едва ли стоит обсуждать сринагарское дополнение к «Холли Байбл». Злак, взошедший из зерна, зароненного в XVI или XVII веке на путях из Индии в Тибет, интересен лишь своей поразительно цельной рациональностью.
Сделав Иссу йогом, сторож-магометанин употреблял, естественно, слово «факир» - кашмирская молва одним разом объяснила и все его чудеса.
На моих делийских друзей, не бывавших в Кашмире, это произвело наиболее сильное впечатление. Кажется, мы проспорили целый вечер о том, что могло, а чего - ни при каких обстоятельствах - не могло быть. По-моему, мы очень скоро отклонились от темы, целиком переключившись на сакраментальные загадки факиров: «фокус с канатом» и «фокус с деревом манго». Ни они, ни тем более я этих фокусов не видели, но вполне допускали массовый гипноз.
Вот в какие дебри может завести цветистая молва Кашмира. Самой историей ему предназначено было стать шумным перекрестком вселенского рынка, горнилом, в котором пошли на переплавку предания самых разных народов. Акбар, задумавший слить воедино все религии, лишь добавил ничтожную лепту в этот бронзовый сплав, в колокольный металл, звенящий преданиями манихеев, несториан, суфийских дервишей, буддийских путешественников с лессовых долин Хуанхэ и твердых в вере, но гибких на ее путях иезуитских миссионеров. Все они прошли здесь по тополиным дорогам Города Солнца. Золотая кашмирская пыль замела отпечатки миллионов следов.
В манихействе, в несторианских проповедях, а не в забытых манускриптах неведомых монастырей следовало искать первоистоки мессианских устремлений Кашмира. Рерих, в котором индуктивный опыт исследователя зачастую брал верх над восторженным легковерием, не мог этого не понимать:
«Манихейство жило долго. В самой Италии манихеи, преследуемые, жили до XIV века. Может быть, от них Беноццо Гоццоли воспринял содержание иизанской фрески о четырех встречах царевича Сиддхартхи - Будды, озаривших его сознание. Вместо индийского владетеля движется кавалькада итальянских синьоров… Или более древняя организация синтеза и верований Мани пронизала и связала сознание Востока и Запада?…»
Я вспомнил беседу в местном музее. После того, как мы осмотрели экспонаты в сумрачных, неуютных залах, директор провел меня в сад, где среди пальм и розовых шпалер стояли каменные статуи, жертвенники и лингамы, привезенные из разрушенных во времена войн и стихийных бедствий храмов. Здесь было тепло и покойно. Журчал фонтан. Бабочки-нектарницы, трепеща, парили над чашечками цветов. Солнце вытапливало аромат древних смол из кедровых досок, которыми был обшит музей. Ноздреватые серые камни прекрасно смотрелись на зеленом ковре подстриженного газона. Я сразу же обратил внимание на знак двойного тримурти с тюркскими буквами в каждом зубце.
- Откуда у вас эта плита? - спросил я директора.
- Из долины Кулу. Там все так перемежалось, что не разберешь. Где-то я слыхал, то и интересующие
