— Перед выпиской свидетельства надо подписать акт опознания. Три автографа — командира подразделения, командира части, и мой. Если бы мы делали по правилам, то командиру части и мне пришлось бы переселиться сюда, и встречать всяких старлеев. Поэтому подписи ставят, но не одновременно. Потом мы выписываем свидетельство о смерти. Внимательно смотри, чтобы на корешке и в самой бумаге всё совпадало. Записал?

— Сейчас, секундочку, неудобно на весу. Готово.

— Следующее, что от нас требуется — заключение о причинах, повлекших гибель военнослужащего. Без нас оформляют бумагу о причинах ранений, справку о невложении — что в гробу кроме покойника ничего нет, и в конце эпидемиологи свое заключение добавят. Умереть легко, отправить трудно. Готов? Пошли.

— А если труп не опознали? Бывает же такое?

— Всё бывает, — сухо ответил Горгадзе. — Оторвало голову снарядом и все, нахвамдис.

— Нахвамдис?

— До свидания.

— Что же дальше с телом делать?

— Отправляем в Кабул, в центральный морг. Это уже дело прокуратуры, устанавливать личность.

Он открыл дверь, и мы вошли. Трупный запах, конечно, присутствует, но не он главный. В нос первым делом мощно шибануло запахом конопли. Будто зашли в наркопритон какой-то.

— Что, студент, знакомый дух? — улыбнулся начальник. — Чарас. Дело распространенное, хоть и недозволенное. Но ты же понимаешь?

Я кивнул. Понятно. Не дай возможности бороться с постоянным стрессом — солдат с ума сойдет. А в таком месте — очень быстро. Потому что было здесь… ужасно. Обычно в морге кого больше? Правильно, стариков. На их фоне молодые теряются, что ли. Но когда заходишь, и видишь десятка два молодых парней, и больше никого… Пробирает.

— Егоров! Шамхалов! Вы где там попрятались? Вылезайте уже! Спите вы, что ли?!

— Никак нет, работаем, — вошел из второго контейнера приземистый паренек в трениках с растянутыми коленями и линялой футболке с олимпийскими кольцами. — Сами видите, отдохнуть некогда.

— А там?.. — кивнул я на дверь.

— В гробы пакуют. Сейчас на этих бумаги подпишут, и их уложат.

Я с трудом сглотнул слюну. И мне тут работать, заполнять документы?

* * *

— Все они — добровольцы, — объяснял мне Горгадзе, когда мы шли назад. — Никто не хочет в морге работать. Хоть и паек офицерский дают, и на дембель в первую очередь. Живут в отдельной палатке. Парии, короче. Слыхал про таких? В Индии целая каста. А ведь это мои люди. Егоров — фельдшер, остальные санинструкторами числятся. Только никто к ним за медпомощью не пойдет. Вот такая петрушка, студент. Вина хочешь? Настоящей, грузинской хванчкары?

Ну кто же от такого отказывается… Я потер себя в районе печени — доживет ли до Союза?

— Хочу. А на разводе?..

— Сегодня опять не будет. Подпол уехал в Кабул.

Мы зашли в персональную палатку Горгадзе, я осмотрелся. А ничего так. Кучеряво. Ковер на земле, кровать с москитной сеткой, нормальный, а не раскладной стол, стулья.

— Слышал, ты уже отработал медсестричку. Черненькую, — капитан достал из баула глиняный кувшин, сбил сургуч. Ох какое темное, густое вино. Ну точно, не магазинное. И пахнет… От такого вина не спиваются — хоть каждый день пей.

— Кто настучал?

— Да все уже сообщили. И о вашей драке с Бубновым тоже.

Я почувствовал, что краснею. Прямо детский сад, ей-богу. Мне стало стыдно за нашу «петушиную» стычку с лейтенантом.

— Я не вмешиваюсь — сами разберетесь, так, генацвале? А не прекратите дурью маяться, так я сочту, что у вас нагрузка маленькая. Доступно излагаю?

Осталось только утвердительно кивнуть.

— Тут все держится на старослужащих в ротах. Хороший дедушка рулит всем — лейтенанты не участвуют. Только передают команды начальства и все. Ну в бою руководят. Если не струсят.

Капитан подлил мне вина, выложил на стол виноград. И это вся закуска? Я почувствовал, что «кровь земли» мне сразу ударила в голову.

— Ты вот, что Панов, давай, рассказывай все эти свои расклады. Разные слухи про тебя ходят… Кто ты на самом деле, почему сюда попал. Да так внезапно. Мне ясность нужна.

Ясность ему нужна. Она и мне самому бы пригодилась. Я покрутил в руках стакан с хванчкарой. Вот почему капитан меня подпаивает. Хочет, чтобы я по пьяни все разболтал. Хрен ему. Буду играть в несознанку.

* * *

Утром я пошел на развод, ничего не подозревая. Всё как обычно, похмелья ни в одном глазу, бодр и почти доволен жизнью… Солнце взошло на востоке, я продолжаю дышать кислородом, армия занимается чем-то непонятным, люди болеют.

— По заявке третьего батальона в рейд выделяется военврач. Не исключена возможность боестолкновения. Бубнов!

— Я!

— Проверишь оборудование, запасы. Панов к тебе стажером. Покажешь там ему всё. Все свободны.

Вот это сюрприз! Я понимал, что рано или поздно всё равно придется в этом участвовать, но надеялся на поздно. А тут… сразу в памяти всплыла безумная по отчаянию засада, которую я пережил, наверное, только по незнанию. А сейчас? Вдруг опять стрелять придется? Я так не договаривался. Всю жизнь людей лечил, а не наоборот. Не хочется от слова совсем. Увы, есть другое слово. Надо.

Бубнов пошел вперед, ничего не говоря. Нет, так не пойдет. Бывают срачи на работе, но я такое не люблю. Мне комфортнее, когда всё хорошо. Поэтому я догнал коллегу, хлопнул по плечу:

— На обиженных воду возят. Слушай свежий анекдот. Только из Москвы. Присутствовал, так сказать, лично при создании.

Лейтенант обернулся ко мне, скептически приподнял брови.

— Сдает студентка экзамен по анатомии в медвузе. Препод ее спрашивает — сколько раз у человека за жизнь меняются зубы? Девушка выпала в осадок, потом говорит — Два раза. Мы сидим позади нее, готовим свои билеты, ну и угораем. Она, конечно, тупая была — просто мрак. Но не настолько же, чтобы не знать про зубы? Препод тоже удивился, спрашивает — и какие же смены? А та выдает — молочные на постоянные, и постоянные на золотые.

Бубнов попытался сохранить серьезную мину, но не смог. Улыбка сама просочилась на лицо.

— Ну что мир? — я протянул руку

— Проехали, — буркнул Бубнов, немного подумал, но протянутую руку пожал. — Пойдем, покажу наше хозяйство.

Вряд ли он после этого полюбит меня,