— Разве это и вам известно?! — выпалил он.

— Что известно? — почти взвизгнул Готард.

Француз почувствовал, что перемахнул какие-то рамки, в которых молчаливо условились все держать себя по отношению к Готарду. Француз ловко отпрыгнул назад:

— Я говорю, разве и вам известно, что он акционер французского банка и член общества нефтепромышленников NN?

— А-а-а, вот что, это не шутка. Однако я всякий раз в его глазах читаю глубокое издевательство надо мною… или, лучше сказать, над всеми нами, над нашей жизнью…

— Вы правы: он ненавидит Европу. Хотя он сыграл немалую роль во время войны. Вы знаете, он продал нам многие секреты немцев, которые ему удалось узнать благодаря близости к одной крупнейшей военной фирме.

— К германской?

— Этот мулат был поваром у владельца фирмы и знал не только секреты военного предприятия, но и интимные стороны жизни своего хозяина, поэтому он держал последнего в своем кулаке. Старик немец, как известно, был большей частью на острове Капри, где у него была прекрасная вилла, выбитая в скале, как орлиное гнездо, высоко над морем. Со стороны острова к ней ведет узкая тропинка, почти никому не известная. Извиваясь по скалам, долинам, она приводит к высокому выступу скалы, нависшей над морем и похожей на слегка подбитое крыло гигантской птицы, и здесь тропинка упирается в узкую железную дверцу. Дверца открывает ход в пещеру, вы попадаете на просторную горную площадку, висящую высоко балконом над синим морем. Сзади этого балкона выбита в скале вилла. Стены ее сделаны под цвет сталактитов и сталагмитов; окна виллы из цветного стекла, блестя на солнце, кажутся огромными алмазами, рожденными в скале.

Эта часть острова открыта только небу и морю, с нее видно лишь, как изредка на горизонте пройдет большой пароход или парус рыбацкой лодки покажется лепестком розы в лучах солнца, утопающего в море (рыбаки выезжают там к ночи). Вилла находится так высоко над морем, что подъезжающая к острову лодка кажется челноком швейной машины.

— Вы так подробно знаете…

— О, да, я всегда интересуюсь тем, что недоступно для всеобщего обозрения. Так вот, живя на остром острове, старик посылал своего повара ловить по острову девушек и доставлять их на виллу. Обыкновенно в праздники темными вечерами, когда итальянцы любят смотреть на звезды, вздыхать, опьяняться пряным запахом роз, полунегр подкарауливал жертву, схватывал ее в свои цепкие лапы и уносил. Украденные девушки больше не возвращались домой. Население острова буквально взвыло. Дело принимало весьма некрасивый оборот. Итальянское правительство принуждено было обратиться к императору Вильгельму. Последний, будучи в большой дружбе с неистовым стариком, всячески заминал это дело. А тем временем в своих письмах просил своего друга прекратить похищение девушек. Однако старик не унимался. Его черный повар по-прежнему бродил вечерними сумерками по острову, высматривая жертвы своими дикими глазами цвета смеси крови с шоколадом. Наконец сам Вильгельм не в силах был дольше замалчивать и дал депешу своему приятелю такого содержания: «Застрелись, а то повешу». Старик застрелился. А мулат за свою работу получил от фирмы значительную сумму денег, с которой отправился играть в рулетку в Монте-Карло. Там он проиграл все деньги и вот тогда-то обратился к нам с предложением продать все секреты, все тайны военного немецкого предприятия. Заработав у нас, он снова отправился в Монте-Карло. На этот раз ему везло: он выиграл почтенную сумму денег и купил много акций нефтепромышленного общества.

— А девушки… их выручили из плена? — спросил Готард.

— Нет, оказалось, что после оргий, которые устраивал немец на горном балконе над морем, изнасилованных девушек сбрасывали в море и любовались их падением. То же самое на этом острове делал римский император Тиберий. В знак победы над нравами Тиберия наша христианская церковь воздвигла на площадке Тиберия, где римский император предавался разврату, часовню со статуей непорочной божьей матери. Говорят, что ловким мастером у старика по части бросания девушек был он, тунисец. Он бросал… Ой, ой, что вы, — закричал вдруг красноречивый рассказчик оттого, что Готард до боли сжал ему обе руки.

У Готарда перехватило дыхание, и он прохрипел в ухо французу:

— Так зачем же он здесь, отчего вы его не арестуете… скорее…

Француз вырвал свои руки из рук Готарда, как из клещей, и спокойно ответил:

— Вы, очевидно, приняли во внимание только последнюю часть моего рассказа и совершенно упустили первую. Если вы хотите подробно знать, какую полезную роль сыграл он для нас во время войны, — обратитесь в соответственное ведомство. Вам станет ясно, отчего мы бессильны арестовать его. Вы говорите, что этот шимпанзе издевается над нами, над Европой, над культурой. Пусть, пусть, пусть, но Европа, но культура, но мы прежде вытянем из него все его черные жилы на службу нам, на пользу нам, нашей культуре, нашей Европе, нашей победе…

— Если так, если так… Если это во имя Франции, я умолкаю. Тогда забудем про все, что вы мне рассказали… Тогда дайте мне силы и помогите мне забыть это. Вы можете мне помочь. Пойдемте скорее в другую комнату. Помогите мне не быть одиноким. Я не хочу быть одиноким, я не хочу больше этого.

— Женщины…

— Нет, не то. Вы знаете… в России живет сестра — то есть нет, мадемуазель Соланж Болье. Если бы вы… когда будете там… Если бы вы могли ее оттуда выручить как французскую гражданку… Если бы… Одним словом, если, если и если. Понимаете?

— Понимаю. Это одно из условий моей миссии к большевикам?

— Да.

Друзья долго говорили на эту тему. Французу хотелось взять на себя нефтяные поручения, а у Готарда, который по нефтяным и политическим делам снаряжал миссию в страну инициалов, — билась в висках кровь от жажды увидеть, хотя бы только увидеть снова лицо и жесты жены своей.

* * *

Условлено было, что француз уведомит Готарда письмом, нашел ли он в русской стране Болье и сможет ли он ее оттуда вывезти. Если только нашел, но вывезти нельзя, то письмо к Готарду — самого невинного содержания — будет начинаться словами «дорогой Готард». Если нашел и советские власти позволили ее вывезти — «дорогой и милый Готард». Если не нашел вовсе — «господин Готард».

Через две недели по отъезде француз прислал письмо. Когда Готард распечатал это письмо и глаза его упали на первую строку «дорогой Готард», он даже отпрянул слегка от бумаги: ему показалось, что оттуда пыхнуло пламя. Значит, решил он, его жена, его Эвелина нашлась. Она жива, и только версты, то есть некоторое пространство земли отделяет его от нее. Готард стал