признания советской власти, так как все эти положения уже были изложены в патриаршем послании 1919 г. Исповеднический подвиг “даже до смерти” был бы обязателен только при одном условии, если бы от него (Патриарха) потребовали отречения от истин Христовой веры, а так как этого не было, то требовать от представителя церкви нарочитого стремления к мученичеству, и притом не только своей собственной личности, но и без малого почти всей православной России – незаконно». Далее митр. Антоний приводит ряд примеров, когда великие деятели церкви (Св. Патриарх Тарасий) поступали подобным образом. На этом мы, к сожалению, не можем останавливаться дольше, да основная точка зрения митр. Антония совершенно ясна из приведенной выдержки. Так или иначе, но митр. Антоний и митр. Евлогий в этот момент выполнили свой долг перед Русской Церковью. Так обстояло дело только в первый момент после получения послания Святейшего. Закулисно же, в секретном заседании, Карловацкий Синод обсуждал вопрос о возможности издания Патриархом указа, «роняющего достоинство зарубежной церкви, о чем у нас будет речь впереди».[24]

Карловацкое Церковное Управление довольно рано стало проектировать насаждение в неправославной Зап. Европе, удержанной митр. Евлогием в своем управлении, целого ряда викариатств. С момента расхождения митр. Евлогия с большинством Карловацкого Собора учреждение викариатств получает не только значение отвлеченной логической возможности для Карловацких руководителей, но и существенного средства для воздействия на митр. Евлогия, если он и в дальнейшем будет себя вести самостоятельно.

С церковно-правовой точки зрения учреждение викариатств в условиях временности всей церковной организации, созданной патриаршими указами 1921–1922 гг. на территории Зап. Европы, которая совсем не была в территориальном отношении епархией, было неправомерным: раз нет епархии, не может быть и викариатств. Митр. Евлогий, конечно, мог привлекать отдельных епископов в помощь себе к делам управления отдельными церквями и их объединениями с теми или иными полномочиями. Но от этого они не делались викариями, так как сам митр. Евлогий не занимал кафедры и из подведомственных ему церквей не было образовано в строгом смысле слова епархии.

Временность полномочий самого мит. Евлогия удерживала его от подобного «революционного» строительства, пока, наконец, под давлением Карловацких кругов он не решил учредить викариатство в Берлине, да еще с хиротонией архимандрита Тихона, настоятеля Берлинского прихода, во епископа Берлинского. Это последнее обстоятельство совершенно не соответствовало ни канонам, ни практике Русской Церкви. По постановлению Карловацкого Синода беззаконно было возводить архимандрита Тихона в сан епископа, так как это означало признать за этим Синодом власть, равную власти «начальствующего митрополита», т. е. такую, которая принадлежала Св. Патриарху Тихону, в это время уже находившемуся на свободе, управлявшему Русской Церковью, потребовавшему в свое управление Финляндскую и Польскую церкви и признавшему, что исключительные обстоятельства, в силу которых эти церкви временно перешли в управление Константинопольского Патриарха, миновали. В России в это время с величайшей пунктуальностью относились к архиерейским хиротониям, памятуя живоцерковные хиротонии, которые в первое время после ареста Патриарха Тихона совершались еще епископами, не отделенными от церкви никаким актом, но они совершались без «соизволения патриарха». Поэтому эти хиротонии и не были признаваемы за действительные: как рукоположенные помимо воли главы епископов, живоцерковники попадали под действие шестого правила 1 Вселенского Собора, а потому «не должны быть епископами». В последующее время эта точка зрения получает особенно ясное подтверждение в послании временного Заместителя Патриаршего Местоблюстителя, арх. Серафима Углицкого.[25]

Подтверждая широкую самостоятельность епархиальных архиереев, данную им патриаршими указами и распоряжением Местоблюстителя, митр. Агафангела, арх. Серафим требует, чтобы все дела решались на местах, «кроме принципиальных и общецерковных, как-то, например, избрание и хиротония во епископа». Подобная хиротония Николая Соловья, восторженно принятого частью эмиграции, не была признана и самим Карловацким Синодом.

Присвоение новому заграничному епископу титула «епископа Берлинского» было покушением на права других автокефальных церквей, что отлично понимал старый Святейший Синод. По этой же причине Св. Патриарх в 1921 г. не присвоил митр. Евлогию титула: ни Берлинского, ни Парижского, ни Западноевропейского. Наконец, рукоположение нового епископа не вызывалось и церковной необходимостью: в Сербии на покое жило в этот момент значительное число епископов, еще способных к активной работе. Без Берлинской хиротонии можно было обойтись. Сама хиротония протекала в условиях, совершенно несоответствующих столь важному событию церковной жизни. Итак, под давлением лиц и обстоятельств и из желания найти какой-то модус мирного сожительства с Карловацкой группой русских епископов, митр. Евлогий пошел на этот компромисс. Последующие события вполне выявили не только бесполезность этого шага, но и крайний церковный вред его. Если насаждение викариатств было направлено к изоляции митр. Евлогия от его паствы, то эта хиротония имела огромное значение, но только в интересах не церковных, и не митр. Евлогия, а групп, недовольных самим митр. Евлогием. Эту хиротонию нужно считать значительным моментом в развитии церковной смуты за рубежом.

Нужно сказать, что само продвижение архимандрита Тихона совершилось не без содействия Высшего Монархического Совета, члены которого в Берлинском приходе составляли довольно значительную и притом компактную группу. Достижения в этой области окрылили это учреждение на дальнейшие шаги. В конце июня 1924 г. В.М.С. обратился к митр. Евлогию с особой бумагой, в которой прямо говорилось, что задачей момента является «установление автокефалии Русской Православной Заграничной Церкви». Для этого необходимо созвать в «скорейшем времени» собор на началах Московского Поместного Собора 1918 г., т. е. с выборными представителями от приходов. Ясно, насколько превратно понимались те начала, на которых был созван Поместный собор. Представительство приходов, и особенно Берлинского, было необходимо В.М.С. в целях проведения на этот собор своих людей. Дело заглохло летом. С наступлением осени настойчивость В.М.С. пробудилась снова: 5 сентября в этом Совете состоялась беседа о положении русской церкви за границей, затем «Заключения»[26] того совещания были приняты В.М. Советом к руководству и исполнению». В чем состояли эти «заключения» и как их мог исполнить В.М.С.?

Прежде всего совещание признало, что наступил момент, когда заграничные епископы могут действовать «самостоятельно» на основании патриаршего указа 1920 года. Заключение это совершенно неправильно. Указ организацию органов «высшего, чем епархиального управления» возлагал на епархиального архиерея или старшего из епархиальных, находящихся в своих епархиях, при условии: 1) прекращения деятельности высшего церковного управления во главе с патриархом или 2) если епархия окажется вне общения с центральным управлением и 3) все подобные мероприятия должны быть представлены на утверждение Всероссийской церковной власти. Нужно сказать, что этот указ не получил на территории России соответствующего применения. Им пытались воспользоваться живоцерковники. Менее всего был применим этот указ в 1924 г. Деятельность Св. Патриарха была восстановлена. Возникшее со ссылкой на этот указ заграничное В.Ц.У. было закрыто