история ничем не выделяли казацкие элиты Малороссии и не санкционировали их особого положения. Напротив, с этой точки зрения они скорее представляли угрозу. Кроме этих идеологических соображений, была и фактическая правда в переориентации взгляда. В отличие от клерикальных авторов, за которыми стояла длинная институциональная память церкви, военная бюрократия Гетманщины была новым классом и вполне осознавала свое недавнее происхождение. Собственную социальную «генеалогию» «полковые канцеляристы» вели от казацких войн XVII века и не чувствовали интимной связи с «древними временами». Особое положение казачьих элит в Малороссии и специальный ее статус в Российском государстве никак не могли быть легитимизированы апелляциями к временам святого Владимира или Ярослава. Их источником служила особая история — история казаков, с которой отождествят украинское прошлое казацкие летописи.

Попытки каким-то образом ассимилировать феномен казачества в историческом нарративе осуществлялись еще в XVII веке. Они, однако, не привели ни к каким определенным результатам.[152] Казацкое летописание отказалось от самой необходимости такой связи. Крупнейшие нарративы XVIII века — летописи Величко и Грабянки — фактически полностью порвали с тем типом понимания отечественной истории, который развивало предыдущее столетие. Киево-русское прошлое становится неактуальным для казацкого летописания и не включается в схему истории казачества.

Летопись Величко сохранилась в единственном списке. Она не была распространенным чтивом и вряд ли могла оказать влияние на массовое историческое сознание. За исключением отца и сына Полетик, о ней даже мало кто знал. Зато летопись Грабянки пользовалась чрезвычайной популярностью: известно около пятидесяти списков, преимущественно 1750-1760-х годов, но их продолжали копировать в течение всего XVIII века. Грабянка, как известно, был одним из авторов так называемого «хазарского мифа» происхождения казаков. Казаки, они же, согласно Грабянке, «народ Малороссийской страны», являются потомками одного из скифских племен, которое в древности известно было под именем аланы, или же хазары.[153] Начала «малороссийского народа» у Грабянки чрезвычайно древние, даже древнее Киевской Руси, но лежат преимущественно в степной истории. Знания Грабянки (как и любого в XVIII веке) о хазарах были более чем туманны, но интуитивно он определил, что крут народов, среди которых следует искать древнейшую историю «хазарского казацкого народа», — это мир евразийских кочевников: гуннов, аваров, печенегов, половцев, татар. История «хазар-малороссиян» и история Киевской Руси у Грабянки пересекаются один раз: хазары владели Киевом «и иними нѣкіими странами», собирали со славян дань; варяжские князья (Аскольд и Дир, Олег и Игорь) отбирали у них законные земли вокруг Киева, а Святослав Игоревич победил их и взял их «стольный град» Белую Вежу. Этим контакты малороссиян с Русью и ограничились. Весь эпизод занимает менее одной страницы в издании 1854 года.

У нас есть счастливая возможность узнать, как читали летопись Грабянки и какую науку из него извлекали образованные украинцы XVIII века. В1725 году Яков Маркович (дед автора описания Малороссии) записал в своем дневнике за і июня несколько событий: приезд «господ Гамалий», посещение «в лагере» Миклашевских, а также визит «до прилучан пп. Федора, Горленка и прочиих, где книжку писанную літописную о козаках взялисмо для прочитання». Книгой этой оказалась именно летопись Грабянки. После еще нескольких развлечений дня (кулачного боя между своими и гамалиевскими казаками) Маркович решил заглянуть в летопись. Вот на что он обратил внимание и вот с каким образом самой ранней украинской истории остался:

Книжку тую, позиченную, літопись, читаючи начиталисмо: 1-to, что козаки от річки прозиваемой Козара назвались, первей, козарами, а потом, за временем, прозвани козаками. 2-do, князи их козарстіи обладали кіевскою и другими странами, а взимали дань от двора, по білковой шкурі, а от плуга по шелягу. 3-tio, Гедим, вел. князь литовскій, подбил под свою область Кіев и другіе сторони и намісником там своим оставил князя Голшанского. 4-to, 1471 року, Казімир четвертій, король полскій, княженіе кіевское на воєводство перемінил.[154]

Между «во-вторых» и «в-третьих», то есть между временами, когда хазары собирали дань со славян, и «литовским завоеванием», именно там, где мы ожидали бы найти хотя бы упоминание о Киевской Руси, Маркович не отметил ничего существенного для украинского прошлого. И трудно его в этом винить: в летописи действительно нет никаких сведений из киево-русской истории.

Летопись Грабянки можно без преувеличения считать самым влиятельным историческим синтезом Украины XVIII века. Ее активную историографическую жизнь продолжила публикация текста Федором Туманским в 1793 году в журнале «Российский магазин». Впрочем, менее известные попытки украинской истории XVIII века, многочисленные рукописные «краткие летописи» или даже опубликованные в печати тексты также не включают события киевского прошлого в свое изложение. Украинская историография XVIII века твердо придерживается «казацкого мифа».[155]

XIX век унаследовал «казацкий» миф. Начиная с 1820-х годов восприятие украинской истории формировалось двумя большими синтезами — анонимной «Историей русов» и «Историей Малой России» Дмитрия Бантыша-Каменского. Обе появляются в активном обороте примерно в одно время — в начале 1820-х годов: Бантыш-Каменский публикует первое издание в 1822 году, первое документальное свидетельство об «Истории русов» датируется 1825 годом (хотя можно предполагать более раннюю дату создания[156]). Два произведения, как считают, представляют собой идеологические полюса: история анонима — автономистская и романтическая, история Бантыша-Каменского — официозная и «академическая». Нас, впрочем, кроме хронологического совпадения, интересует еще одна общая черта двух памятников: при том, что обе имеют «Русь» в заглавии, обе практически полностью игнорируют древнерусские времена.

Литературная судьба «Истории русов» — от ее сенсационного появления до 1840-х годов — была на удивление удачной. Псевдоэпиграф (приписанный Георгию Конисскому, архиепископу могилевскому) и, скорее всего, сознательная мистификация, этот текст упал на благодатную почву. Два поколения российских и украинских романтиков черпали в нем и сведения о прошлом Украины, и общий смысл украинской истории. Под ее влиянием в разное время находились Максимович, Гоголь, Маркевич, Костомаров, Кулиш, Шевченко, Рылеев, Пушкин, Срезневский, Погодин и другие.[157] Когда бы ни написали «Историю русов» и кто бы ни был ее автором, произведение оказалось чрезвычайно созвучным с тем пониманием исторической правды, которое культивировал романтизм. «История русов» является политическим памфлетом, который преподносит себя как историческую хронику, она наполнена апокрифическими документами и речами, описывает никогда не происходившие события. Долгое время текст считали достоверным источником, разочаровавшись в нем лишь с наступлением 1850-х годов. Новая эпоха как-то вдруг и ясно увидела в «Истории русов» все те «недостатки», которых так долго не замечали в ней поколения 1820-1840-х годов. Наблюдательные скептики еще тогда указали на ряд сомнительных сведений и утверждений произведения, что нисколько не помешало общей очарованности текстом. Романтизм искал в истории не документальной точности