Война в одинаковой мере облагает данью и мужчин и женщин, но только с одних взимает кровь, а с других – слезы.

Уильям Теккерей

«Языком» оказался немецкий ефрейтор. Его оглушили, сунули в рот кляп, а потом, бесчувственного, поволокли в тыл. Немца протащили не одну сотню метров, но потом пришлось его успокоить навечно. Случилась беда: Петрович подорвался на пэпээмке. Тут не до «языка»: поскорей бы эвакуировать раненого комвзвода в тыл.

Младший лейтенант Анатолий Миронов лежал неподвижно, уткнувшись лицом в снежную кашу. Разведчики осторожно перевернули раненого на спину и разом охнули. Осколки немецкой противопехотной мины посекли командиру левую ногу, пах и живот.

Леха приложил ухо к груди взводного.

– Дышит? – подал из темноты голос второй разведчик, Николай.

– Дышит, дышит! – Алексей оторвал голову от груди Анатолия. – И перевязать-то нечем! Слушай, может, у немчуры что-нибудь найдется?

«Язык» с перерезанным горлом и с кляпом во рту лежал рядом. Лицо его припорошил снежок. Снег на щеках и на лбу покойника не таял, а накапливался, хороня тело под сугробом.

Ножом Алексей разрезал ремни, опоясывающие скатку, и развернул зеленое немецкое одеяло. Нарезав одеяло на ленты, разведчики распороли маскхалат раненого и перевязали его ногу до колена.

– Самое главное, кости целы, артерия не задета. А в медсанбате вылечат, там не таких с того света возвращали!

Подпихнув под раненого немецкую плащ-палатку, бойцы в положении лежа усиленно заработали руками и ногами.

Очухавшиеся немцы лупили трассирующими пулями поверх голов ползущих. «Трассеры» роем светлячков уходили в черное январское небо.

От рывков, которыми сопровождалось продвижение самодеятельного санобоза, к Петровичу вернулось сознание. Впрочем, ненадолго: сказалась потеря крови. Больше всего пострадала от мины ступня.

Как-то глупо получилось с этой миной: вроде бы ребята из саперного обещали нормальный проход шириною в метр, не меньше, да и вешки поставили. Сам виноват! Не стоило церемониться с этим фрицем, тащить его на себе. Дождались бы, пока он придет в себя, и заставили бы ползти в тыл своим ходом. Но как бы не так! Уж больно крепко Николай приложил врага прикладом. Сколько потом разведчики не шлепали по щекам «языка», стараясь привести того в чувство, – всё без толку. Хлипким оказался!

Пропитавшаяся кровью Петровича плащ-палатка на морозе заиндевела, затвердела и шуршала по снегу, как фанера. Санитарный обоз ускорился. Медленно, но верно разведчики приближались к переднему краю своей линии обороны.

Напряжение, долгое время охватывавшее когтистыми лапами сознание тяжелораненого, вдруг улетучилось, схлынуло, подарив офицеру небывалое ощущение полета и восторга.

Где это он? У речки! С разбегу, задержав дыхание, он ныряет в прохладную глубину затона. В сознании вспыхивает: «Надо проверить раколовку». Раков много, они окружают его, увеличиваясь в размерах, шевеля усами. Но что происходит? Раки торжественно приступают к пиршеству, откусывают кусочек за кусочком от тела купальщика. Крупный рак (несомненно, вождь этой подводной зеленовато-серо-коричневой банды) напрягся и оторвал-таки солидный кусок, отхватил ступню. Торжествуя, поднял клешню с добычей, вокруг которой зацвели алые разводы.

В покалеченную ногу словно тыкали пылающими пиками. Где-то поблизости должна быть мама…

– Ма-ма!!! Мамочка!!! Спаси меня-я-я-а!!!

Нет, он не кричит. Из пересохшего горла вырывается какой-то птичий клёкот.

Мамы нет, а раки атакуют. Щелкая стальными клешнями, они режут тело на части.

Боль становится еще сильнее. Разве такое возможно? Никто не в силах вынести подобных страданий!

Услышав стоны командира, разведчики прекратили ползти. Тот, что помоложе, достал фляжку с разбавленным спиртом. Приподнял голову младшего лейтенанта. И мелкими порциями, раз за разом, влил в глотку раненого огненную жидкость.

Раки бросились отступать. Нет, это не раки. Вождь раков оказался кипящим на костре котелком. Или не котелком? Кажется, Петрович обжегся. Он замотал головой, отталкивая флягу. И тотчас отключился.

Им, деревенским мальчишкам, взрослые охотно доверяли ночной выпас лошадей. Попоив коней на отмели, ребята оставляли их пастись тут же, на берегу. Лошади – животные умные, им ребячий догляд не нужен. Какое же это было наслаждение: печеная картошечка на углях, посыпанная крупными кристалликами соли, хруст разламывающихся раковых панцирей, за которыми пряталось нежнейшее мясо! Пьянящий запах цветущего клевера прохладными волнами накатывал на собравшихся у костра деревенских мальчишек, а ультрамарин летнего неба на востоке разбавляли робкие краски восходящего солнца.

Счастье кончилось враз. Мать получила похоронку. Петра, ее мужа и отца Толи, завалило на шахте. Надо ехать, забирать тело.

Деньги на дорогу пришлось занимать у богатой соседки. Позднее ей достался их дом. Дом – сказано громко. Обыкновенная деревенская избенка. На скорую руку Петр срубил ее после свадьбы. Помыкавшись и не найдя работы по душе в родной деревне, он рискнул и отправился на угольные разработки. Там обещали хороший заработок.

Похороны отца Анатолий помнит смутно. Вот фигура матери. Женщина в черном сурово поджимает сухие губы. Гроб, обтянутый кумачом. Председатель колхоза произносит речь. На сороковой день – поминки.

И вот Толя и мать едут на телеге, запряженной деревенской Мартой. Путь их лежит до ближайшей железнодорожной станции.

В деревне, перед отъездом, держа поводья, местный механизатор Иван Кузьмич уговаривал молодую вдову:

– Смотри, Мария, может, все-таки останешься? Петра не вернуть, а мальца твоего я усыновлю. Мне работящая хозяйка во как нужна! Да и женщина ты видная, молодая, красивая!

Мария глядела куда-то в пространство невидящим взором. Слова Кузьмича нисколько не трогали ее. Сознание вдовы сжалось, казалось, до внутреннего хруста. Пальцы побелели, как у мертвой.

Как же так произошло с Петенькой? Люди говорили, что деревянные опоры не выдержали, обвалились. Погибли все, кто был в разрезе. Говорили, что люди не мучились: смертушка забрала их сразу.

Она вспомнила большой холщовый мешок, пахнувший хлоркой, с биркой у завязок. Кажется, там были его ноги. Ей посоветовали мешок не открывать, а хоронить покойного в закрытом гробу.

Мария вспоминает, как расписывалась в двух ведомостях. В одной – о получении тела, в другой – о получении вспомоществования. Этих денежек и на гроб едва хватило!

– Стой! Кто идет? Стрелять буду!

– Свои!

– Пароль!

Разведчики называют пароль. Потом объясняют:

– Командир взвода, Петрович, на мине подорвался. В медсанбат эвакуируем.

– Жаль, молодой парнишка!.. Ему бы жить да жить…

– Да ничего, вроде живой. Правда, крови много потерял, пока тащили.

Стараясь не раскачивать плащ-палатку с тяжелораненым, разведчики спустились в траншею. По ходам сообщения добрались до медсанбата.

– Что у вас? – Подполковник медсанчасти вышел разведчикам навстречу, затягиваясь самокруткой. Его халат покрывали бурые пятна. Марлевая повязка закрывала половину докторского лица.

– Осколочное, на пэпээме подорвался!

Подполковник нахмурился. Строгим голосом, не терпящим пререканий, приказал:

– Быстро раненого на носилки! Награды и документы у него заберите.

У дежурного разведчики