городе люди не объединены в сообщества, определяется вовсе не тем, что мы не умеем их диагностировать, а тем, что в нем очень мало мифов, в которые люди верят вместе, и очень мало жрецов, которые их объединяют.

Одно опасение напоследок. Метафизический горизонт современности не вполне ясен. Но кажется более-менее понятным, что сегодня Бог живет в интернете. Уж во всяком случае именно сеть отвечает за связь людей. То есть мы впервые в истории сталкиваемся с ситуацией, когда иерофания не привязана ни к какому физическому месту. Икону заменяет экран смартфона, а смартфон из кармана можно достать везде. Это ставит под вопрос любую городскую структуру.

Переход из online в offline – это вовсе не вопрос гражданской активности или коммерциализации территории. Это вопрос новой структуры богоявления, которое пока не состоялось и для которого возможность существования специального места, где оно может состояться, весьма проблематична.

3. Рабочие

Рабочие кварталы

Они исчезли.

5–10 % населения, которых мы зачисляем в рабочих сегодня, – а это и не работающие на фабриках (дворники, строители, автослесари и т. д.) – это не те, кто создавал лицо индустриальной эпохи.

Лицо это было конфликтным. Это демонстрации и стачки, восстания и революции, и даже когда ничего этого не случалось, само присутствие рабочих в городе – измученных физическим трудом, недоедающих, неимущих людей – знаменовало собой постоянное ожидание конфликта. Не все рабочие и не всегда были такими, но образ был именно таким.

Исчезают и их следы. Время от времени защитники исторического наследия пытаются сохранить рабочие кварталы 1920‑х. Это не то чтобы невозможно, но трудно. Качество жилья спорно, качество строительства оставляет желать лучшего, остаются качества проектов, и тут есть что сказать в пользу сохранения. Но что интересно: никому не приходит в голову доказывать ценность этих кварталов с позиций значимости истории рабочих, их быта, их повседневности. Качества дизайна – да, история жизни – нет. Мы сохраняем исторические магазины, древние храмы, дворцы – но не рабочие кварталы.

То же касается и фабрик. Фабрики – нечто среднее между зданиями и станками, и даже больше сдвинуты в сторону станков, инструментов. В качестве станков они теряют ценность после того, как производство устарело. Конечно, их можно защищать, но обычно промзоны с устаревшим производством превращаются в городские свалки, с которыми никто не знает, что делать, пока не придет время зачистить территорию и построить все с нуля.

Как выглядит город рабочих в истории? Это удивительно, но никак.

Город прячет рабочих. Если мы имеем дело с традиционным европейским городом, то мастерские располагаются на задах участков, а на улицу они выходят лавками – торговлей. Если с традиционным восточным городом, то это базар, где ремесленники прячутся в глубине кварталов, окруженных лавками со всех сторон. Требуются усилия, чтобы сказать, как выглядели кварталы чомпи в ренессансной Флоренции, ремесленные кварталы средневекового Парижа, рабочие кварталы Лондона. Их снесли, и на их месте выросли новые города. И само то, что они не сохранились – погибли в чуму, сгорели в великом лондонском пожаре, снесены бароном Османом, мало ли что случалось, – указывает на то, что город не видел в них ценности. Их не защищали и не восстанавливали, это были внутренности, изнанка, исподнее города. У рабочих нет прошлого, которое общество ценило бы и сохраняло.

Если пытаться по косвенным источникам восстановить образы пространства, в которых обитали рабочие до эпохи индустриального домостроения, то самым близким к ним современным образом будут трущобы. Хотя, разумеется, трущобы Шанхая, Ханоя, Рио‑де‑Жанейро или Мехико имеют свои национальные различия, то общее, что есть между ними, кажется сильнее. И это общее роднит их с рабочими кварталами Лондона XIX века у Энгельса и Диккенса, Парижа Гюго и Эжена Сю, Петербурга Достоевского, Нижнего Новгорода Горького или Москвы Гиляровского. Главное качество трущоб – ужас, невозможность существования в них.

Они не интерпретируются в терминах города. Но если это проделать, мы обнаружим интересные черты. Трущобы, как правило, – это малоэтажная застройка (два-четыре этажа), чрезвычайно плотная, дома ставятся встык, свободных участков нет. Дома при этом являются не многоквартирными, а скорее «хозяйскими» (по формуле «сам с чадами и домочадцами»), заселяются они покомнатно. Город трущоб имеет улицы, площади и дворы, не вполне отличающиеся от площадей. Все это минимально по размерам, площадь – это пропущенное домовладение. Улицы исполняют транспортные, а также и складские функции, они же используются для выброса мусора и иногда канализации. Кроме того, из-за перенаселенности дневная жизнь выплескивается на улицы: тут играют дети, сушится белье, готовят еду, отдыхают. Одновременно, при такой открытости жизни на улицу, в глубине домов могут быть некие потаенные функции – мастерские или помещения для встреч. Кварталы трущоб не дифференцированы по функциям, в них нет отдельного места для производства или общественного пространства. Отсутствуют централизованные инженерные системы жизнеобеспечения, отдельные дома могут иметь автономные. Нет освещения.

Это же классический средневековый город, скажете вы, и будете в принципе правы. Льюис Мамфорд воспел средневековые города, восхищаясь садами в каждом дворе, соборной и ратушной площадью, красками воскресных рынков и т. д., но это касается зажиточных дворянских и буржуазных кварталов. Для того чтобы представить себе повседневность средневековых рабочих кварталов, стоит обратиться именно к современным трущобам.

И есть некоторые черты, которые отличают трущобы от традиционных городов.

В трущобах в принципе отсутствует дифференциация домов. Хотя, вероятно, там есть социальная иерархия, но дом короля трущоб не выделяется в застройке. Возможно, потому что короли трущоб живут за их пределами, хотя с точки зрения управления это вряд ли эффективно. Или из соображений безопасности здесь принята скрытность. Но так или иначе, невозможно существование в трущобах роскошного дома – с башней ли, с благородным фасадом, – выстроенного на века. Здания, символизирующие какую-либо власть, господство, полностью отсутствуют. Трущобы предъявляют внешнему миру образ равенства и коллективности. Здесь все вместе и нет власти за пределами непосредственного, очного подчинения.

Трущобы не помнят времени. Что значит новый дом в трущобах? Когда он строится, он сразу же выглядит как давно здесь стоящий, износившийся, разваливающийся – это свойство строительных материалов, целиком выходящих из мира ресайклинга. В трущобах все старое, все на грани уничтожения, все труха, но при этом, однако, отсутствует прошлое. Здесь нет древних, особо чтимых трущобных зданий, при трущобах нет кладбищ, тут не бывает памятников. До того как города забыли о своих рабочих кварталах, они, вероятно, сами про себя забывали. Люди живут на временных основаниях, ожидая, когда все это исчезнет и будет заменено чем-то другим.

Примечательно и