Шрифт:
Закладка:
Жрецы
Для радикального материалиста нужда в жрецах – это потребность власти. И в таком случае ценности жрецов вообще нет смысла рассматривать отдельно от власти, это ее продолжение, духовные скрепки для госканцелярий. И есть множество материала, доказывающего справедливость такого воззрения.
Для ранних цивилизаций, скажем, Вавилона, разделение на дворец и храм сомнительно и малопродуктивно, храм ведает налогами, судом, архивом, вообще всеми государственными функциями, кроме военной, – как его отделить? И не только для ранних, вспомним конфуцианство, где чиновник – это, так сказать, жрец государственной службы. Отчасти, кстати, это средневековое китайское воззрение не чуждо просвещенному российскому чиновничеству нынешнего времени – может, поэтому они так безнадежно любят китайский путь развития? А европейская средневековая вера в короля-чудотворца, о которой нам так увлекательно рассказал когда-то Марк Блок? Это же продлилось до Наполеона, идущего в чумные бараки в Египте. Если не до сего дня, когда президент, не зная зачем, должен посещать больницы с жертвами терактов или природных катастроф. Это бывает, когда глава государства – он же верховный жрец. Кстати, когда Бога нет и государство покоится на религии прогресса, то жрецы зачисляются в госслужащие с тенденцией к поголовности.
Однако не в меньшей степени история заполнена описанием жестоких конфликтов между властью и жрецами. Огромная часть библейских пророчеств – обличение власти, Греция оставляет нам историю казни Сократа, история Римской империи начинается казнью Цицерона, а заканчивается казнью Боэция – этим трагедиям нет числа. Фараон и жрец, кесарь и священник, император и Папа, царь и патриарх, король и философ, царь и поэт – эта драма в разных вариантах проигрывалась несчетное количество раз. Что, наверное, было бы невозможно, если бы они представляли собой одного субъекта с одной системой ценностей.
Зачем нужны отдельные от власти жрецы? Нужны не в смысле некой частной нужды, не зачем верующему христианину нужен священник, охотнику шаман, невротику психоаналитик, ищущему истины учитель, а вообще зачем человеческому социуму нужны жрецы?
Сомнение в нужности – их постоянный спутник, сомнение – двигатель жреческого прогресса. Доказывая свою нужность, они постоянно переоткрывают Бога. Мы пережили несколько жреческих революций, подталкиваемые сомнением, что Бог не тот, не здесь, что его вообще нет, и сильно продвинулись в знаниях о Боге.
Первой является революция монотеизма. Вторая – это обнаружение, что мы с Богом находимся в разных пространствах. Бог на небесах, а не здесь, и жрецы заняты установлением связи между нашими мирами. Третья жреческая революция – открытие, что Бог умер, но построение царствия Божьего на земле возможно путем прогресса. Что в принципе равносильно утверждению, что Бог растворен в Бытии и возможно его воскрешение путем концентрации раствора, чем в определенной степени и заняты жрецы современности. Но при всей величественности этих уже совершенных открытий Бога и тех, которые еще предстоят, это не ответ на вопрос, зачем они нужны.
В 426 году Блаженный Августин написал сочинение «О граде Божьем». Это не всегда осознается, но текст играет такую же роль для европейской архитектуры, как Витрувий, – в известном смысле это градостроительный трактат.
Я хочу обратить внимание на один аспект этой великой книги. Августин, говоря о граде Божьем, использует слово civitas. Это обычное латинское обозначение любого города. Но на латыни существует и другое слово – urbs, и между ними есть различие. Urbs – это город в физическом смысле, совокупность территорий и строений. Civitas – это город как собрание горожан, граждан (civis). Августин противопоставляет «град небесный» «граду земному» как два социума, два народа, которые ведут свое происхождение от Авеля и Каина. Один град «живет по человеку», второй «живет по Богу». Кстати, на русский «град Божий» иногда переводится как «царство Божье», а можно было бы перевести и как «племя Божье». С другой стороны, тут сохраняется значимая двусмысленность, поскольку значение civitas в смысле именно города совсем не отменяется. Скажем, рассказывая об основании Рима и сопоставляя Каина и Авеля с Ромулом и Ремом, он цитирует Марка Лукана: «Первые стены, увы, обагрилися братскою кровью» – что вряд ли уместно, если бы речь шла только о городском сообществе. Если бы понадобилось зачем-либо определять Августина в современных терминах, это было бы близко к урбанистике социологического толка: город – это сообщество плюс то место, где оно обитает.
Вернусь к проблеме символа в храме небесном – волшебной палочке, разломанной надвое. Его трудно понять, смысл его скрыт и неоднозначен, и если мы пытаемся трактовать символ как приспособление для коммуникации, то ничего не получается. Христианская ли, мусульманская система символов не могла бы функционировать как семиотическая система, если бы не одно обстоятельство. Символы толкуются. Это происходит ежедневно и ежечасно в бесчисленных службах и ритуалах, и именно благодаря этому значение символа оказывается более или менее понятным и устойчивым. Это именно то, что делают жрецы.
Толкуются – кому? Тому самому «граду Божьему», собранию всех верующих.
Язык – главное средство формирования сообщества, русские – это те, для кого родной язык русский, французы – те, у кого родной язык французский. Град Божий, народ Божий – это те, кто знает язык символов. Но этот язык не существует без толкования. Символ в этой логике – это знак в нарушенной системе коммуникации плюс социум, занятый ее постоянным восстановлением и поддержанием. Функция жрецов – его толкование. То есть поддержание социума.
В каком-то смысле град Божий Блаженного Августина – это идеальный случай для понимания функции жрецов: вера не существует без церкви, церковь – это собрание верующих, задача жреца – поддержание устойчивости этого собрания. Однако я полагаю, что такое понимание функций жреца можно считать изначальным и оно проходит через все жреческие революции.
Храм земной не знает символа в описанном понимании, боги обитают в том же пространстве, что и люди, однако там есть вопрос о том, в каком именно месте этого пространства и как с ними можно увидеться. На него отвечает Мирча Элиаде теорией иерофании. Бог появляется в некоем конкретном месте, и это явление делает место сакральным. «Понятие сакрального пространства предполагает идею повторения изначальной иерофании, которая освятила некогда данное пространство, преобразив его, придав ему особый смысл, иначе говоря – отделив его от окружающего профанного пространства. Сила, действенность, эффективность сакрального пространства заключается в непрерывности, в постоянном продолжении освятившей его однажды иерофании».
Кто длит эту непрерывность? Социум, который о ней помнит. Кто создает этот социум? Жрец, который повествует об иерофании и знает способы
