— Дуй отсюда, щербатый! — грозно сказал Юрка и мельком взглянул на Ивана.

— Чего ты так зло? — спросил Иван.

— А чего он попрошайничает? Тут своей мелюзги хоть отбавляй, а этот из чужого двора.

Последний стаканчик он вручил торжественно соседскому мальчонке со словами: «Подрастешь — сам будешь на мороженое зарабатывать». Малыш быстро расправился с мороженым. Стоит облизывается.

— А что дяде сказать надо? — показал Юрий на себя.

— Спасибо, дядя.

Юрка ласково потрепал мальчонку по голове.

— Правильно. Ешь на здоровье.

Ивана разбирал смех. Пока Юрка принимал благодарности, «чужой» малыш подкрался к нему сбоку и снова за свое:

— Дай мороженое. Я очень сладкое люблю.

Юрка рассвирепел и сквозь зубы шепнул рыжему мальчонке:

— А кислого тебе не хочется? Чеши отсюда, рахитик.

— Жалко, да? — захныкал рыженький.

— Мне никогда ничего не жалко. Понял? Нету у меня больше. Я и так двадцать стаканов раздал. И кончай хныкать.

— Всего шесть, — сказал Иван.

— Да он считать не умеет. Пусть думает, что двадцать. — Юрка тут же посмотрел по сторонам. — Мало того что пришел с чужого двора, да еще такой липучий, — как бы оправдываясь перед Иваном, проворчал Юрка.

Ему очень хотелось толкнуть беззубого, но он сдержал себя, а вдруг где-то в тени, на лавочке, сидят его родители и любуются на своего любимчика вымогателя. Раздав мороженое, друзья попрощались и разошлись по домам, сговорившись назавтра встретиться.

Снова в пути

Здравствуйте, Иван и Юрка!

Пишу я вам это письмо, а за окном мелькают города и деревушки. Я, как всегда, на верхней полке.

Папа лежа читал газету и заснул.

Я вот сейчас смотрю на папу, а газета на его лице как живая, то поднимется, то опустится. Я слез с полки и подсел к окну. Напротив меня сидит усатый дяденька, толстый и смешной. Пошарил он в своей кошелке и вытащил из нее красное огромное яблоко, каких я еще в жизни не видел. Запах — на все купе! Потом он стал его бумажной салфеткой начищать. Взял его за хвостик и стал крутить, а сам на меня поглядывает, хитро так поглядывает, даже глаза прищурил.

Сидим мы друг против друга, молчим и улыбаемся. Потом он протянул это яблоко мне и сказал:

— Откуси, сделай милость.

Я его поблагодарил, но есть не стал. Жалко. Больно уж оно красивое.

В нашем купе едет на верхней полке (как и я) еще один гражданин (лет ему, наверное, пятьдесят). Я видел, что он записывал какие-то цифры в тетрадку. Наверно, математик или бухгалтер. Я буду звать его «математиком».

А поезд мчится. А колеса стучат. Подъезжаем к какой-то большой станции. Стоим глядим в окно. Дяденька с усами в окно высунулся.

— Взгляни-ка, — сказал он мне. — Нравится эта станция?

Я посмотрел: дома как дома, панельные, пятиэтажные. Деревьев возле домов совсем нет. Только вдали виднеются лес и река.

— Хотелось бы тебе здесь жить? — спросил меня усатый дяденька.

— Нет, — совершенно честно ответил я.

— А почему?

— Дома очень одинаковые, скучные, — сказал я.

— Я бы тоже не захотел здесь жить, — поддержал меня дяденька с усами.

В это время человек на верхней полке перестал цифры писать и тоже уставился в окно, подложив кулаки под подбородок.

Потом обратился к нам:

— Значит, не нравится вам этот пейзаж? А то что люди еще в бараках живут — это нравится? — с каким-то укором сказал «математик». — В этих домах газ, а не русская печь, которую дровами топят. В квартирах электричество, а не лучина. В этих домах большие окна, много света, и ванна есть, и теплая уборная. Давно ли ты, дед, — обратился он к моему усатому соседу, — по морозу до уборной метров пятьдесят отмеривал?

— Давно, — ответил усатый. — Только окна делаются не только для того, чтобы свет в дом поступал, но чтоб и на мир смотреть через них. Я ведь чем недоволен, дорогой мой человек, да тем, что все по шаблону здесь сделано.

Как заспорили они друг с другом, как заспорили, не унять. А я слушаю их и не пойму: кто из них прав? Говорит один, я слушаю и думаю: «Прав дяденька с усами». Говорит другой, думаю: «Прав «математик» — на верхней полке».

— В однообразии, — говорит дяденька с усами, — человек заскучать может сильно, а когда человеку скучно, работа у него из рук валится. Вот тут поди и посчитай, где больше убытка будет…

«Математик» доказывал свое:

— Сейчас не до излишеств. Блочные, там, неблочные, а квадратные метры народу нужны в первую очередь.

— Да я не спорю, — словно оправдываясь, говорил усатый дяденька. — Только хочу сказать, что из одной и той же елки можно и голый столб вытесать, и Буратино вырезать рукой умелой, и новогодний праздник веселый для детворы устроить. Это ведь смотря кому в руки елка попадет и с какой меркой к делу подходить. Вот ведь в чем дело.

— Дома все как спичечные коробки, — вмешался я.

— А ты помолчи… Рано тебе в споры взрослых встревать, — осадил меня «математик».

— Э, нет, — вступился за меня усатый дяденька, — именно ему-то больше, чем нам с вами, небезразлично. У него будущее впереди!

Горячо они спорили. Поезд уже давно отмеривал дальнее расстояние от той станции, из-за которой они сцепились. Усатый дяденька не сдавался. Тогда «математик» нагнулся с полки и спрашивает:

— Если не секрет — какая у вас профессия?

— Шеф-повар я и кондитер еще к тому же!

«Математик» расхохотался.

— А я-то думал, что имею дело с инженером-строителем, архитектором, скульптором, наконец, а вы всего-навсего шеф-повар. С вами можно говорить только про шашлык да про кулебяку.

Он это так сказал, что меня даже зло взяло: «Почему это повар не может с ним спорить?»

— А вы, кроме шашлыка, ели еще что-нибудь вкусное? — спросил усатый дяденька «математика».

— Ел, — говорит. — Деваляи ел, антрекоты ел, бланманже ел, да мало ли что я ел…

— И всегда было вкусно?

— По-разному было.

— А почему — по-разному? — донимал его усатый повар.

— Да потому, что повара халтурят и лучший кусок домой прут. Вот почему.

Шеф-повар тяжело задышал. Рукой салфетку стал мять и даже закурил.

— За такие слова, дорогой человек, можно было бы вас выкинуть в окно, как муху, да только тогда мне некому будет объяснять, как вы заблуждаетесь. Обидели вы меня очень. И не только меня. Скажу вам, что, если бы я вам приготовил любое блюдо, тогда бы вам не пришлось говорить такие оскорбительные слова.

Шеф-повар стал перечислять названия разных блюд и рассказывать, как они приготовляются; под