Соснин выключил двигатель, закрыл машину и быстрым шагом направился к зданию проектного института, откуда вышел пятнадцать минут назад. Справившись у вахтера, где расположен отдел № 22, поднялся на третий этаж.

Представившись начальнику отдела Хамидову, который был сравнительно молод и в облике которого еще не проступили начальственные черточки, Николай с ходу спросил, кого у них в отделе называют Игорем.

— Зовут или называют? — наморщил лоб Хамидов.

— Называют, — уточнил Соснин.

— Зовут Игорем новенького, Барсукова, а называют, — последнее слово он произнес нараспев, почти по слогам, подчеркивая тем самым, что речь пойдет не о подлинном имени, — Галимова Ильдара. Знаете, как в песне: по-грузински — Вано, а по-русски — Ваня. Но сейчас он в отпуске.

— А шрам на лице у него есть?

— Точно, — несколько удивившись такой осведомленности Соснина подтвердил Хамидов.

Вот теперь все сошлось, подумал Николай.

Конечно, эти ребята не лопухи, а профессионалы высшего класса. Подумать только: в огромном городе найти пассажира такси, о котором он ляпнул просто так, для большей правдоподобности. Ведь легче всего нанизывать ложь на конкретный, имевший место, факт. Он так и поступил. Что же было правдой? В такси в тот день он ехал, это точно, рядом с водителем, действительно, сидел пассажир, говорливый такой старикан. И, пожалуй, все. Нет, он еще сказал им правильное место, где вышел старикашка. Ну разве можно на такие шансы ловить? Бред, фантастика! Эти смогли. Из сотен тысяч людей, находящихся в городе, сумели-таки выискать говоруна. Да, их поневоле зауважаешь и даже помочь захочешь. Но сейчас они требуют невозможного. Ясное дело — им нужны потерпевшие. Опять же, молодцы начальнички, докопались: не один потерпевший, как он им все время лепил, а двое. Потому что часы он «взял» у того парня в автобусе, а вовсе не у пассажира такси. Собственно, здесь он может ничего не скрывать, от этой правды ему хуже не будет. Собственно, и число потерпевших никак не повлияет на его судьбу, пусть их будет не один, а два или двадцать два, все равно суд приплюсует к ним предыдущие кражи и вдрючит на полную катушку. Ему-то все равно, сколько было у него краж, но не им. Он прекрасно понимает, как нужен следователю не парень с часами, а тот, второй, хозяин бумажника. Но правду он не скажет, хотя, если честно, не раз испытывал искушение.

Он вспомнил тот распроклятый день, когда под вечер пришел к Юле домой. Никогда не забыть ему ее испуганного выражения, сразу сменившегося явным недовольством и нескрываемым желанием как можно быстрее захлопнуть за ним дверь. Он успел только поздороваться, как из комнаты послышалось: «Юленька, кто там?» Этот голос он узнал бы из тысяч, сколько лет Пахан — гроза всей зоны, вор в законе, учил его, молоденького, только-только исполнилось восемнадцать, учил канонам воровской жизни и мастерству «щипача». Разве мог он забыть голос учителя и покровителя, последнее было особенно важным в той жизни. Такое не забывается. Но услышать этот голос здесь, в Юлиной квартире!.. Произнесенное воркующе, уменьшительно-ласкательно «Юленька», было нестерпимо. Вмиг ему стало ясно все: и изменившееся к нему отношение Юли и некоторые изменения в ее жизни. Просто ему предпочли другого и этим другим был Пахан. Решение пришло моментально: с Паханом встречаться небезопасно, надо уйти незамеченным, а глаза уже приметили висевший в коридоре на вешалке летний пиджак из легкого светлого материала и призывную припухлость внутреннего кармана. Потом он так и не сумел объяснить себе, почему решился на подобный шаг, но тогда он глазами показал Юле на висевший около него электросчетчик и шепотом сказал, чтобы она шла за книжкой, а он тем временем уйдет. Юля все поняла. Громко она произнесла: «Минуточку, я сейчас дам вам абонентную книжку», и одновременно для находившегося в комнате: «Виктор Степанович, это показания счетчика проверяют». С этими словами она направилась в кухню, дверь из которой выходила в коридор.

Тогда он быстро «оздоровил» пиджак Пахана, и, когда Юля вышла из кухни, неся абонентную книжку, он поднес руку к виску, откланиваясь, и насмешливо произнес полушепотом: «Адью, мадам. Желаю счастья».

Ознакомившись с содержимым бумажника, он понял: Пахан изменил репертуар. Первым побуждением было встретиться с Юлей, вручить ей бумажник и все, все рассказать ей. Он колебался: ведь тогда придется показать, кто он есть на самом деле. Однако страх за девушку, за ее будущее пересилил, и он, придя к ней в библиотеку, попытался разъяснить, в какую пропасть она падает, встречаясь с Паханом-Ермаковым... Юля даже не дослушала его исповедь, она с ужасом отшатнулась от Володи и с нескрываемым презрением потребовала, чтобы он ушел. Навсегда...

Мог ли он поведать обо всем следователю? Мыслимо ли вывернуть наизнанку свое нутро, да и во имя чего? Рассказать о Пахане? Но, во-первых, опять все упирается в Юлю, а, во-вторых, Пахан, конечно же, мразь, испортившая ему жизнь, и судьба здесь ни при чем, однако предать он не мог. Каланча предателем, тихушником никогда не был и не будет. Так что придется этим симпатичным ребятам обойтись без него, а он, как стоял, так и будет стоять на своем...

Николай не без основания считал, что ему повезло. В самом деле, Галимов, которого они искали лишь как обладателя поддельных прав и как лицо, которое чисто теоретически могло навести их на изготовителя, сам оказался этим изготовителем. Оставалась лишь одна неясность: роль Гринкевича в данной истории. После признания Игоря Барсукова поведение Анатолия Петровича стало еще загадочней. Вот почему, когда Туйчиев отправился в следственный изолятор, где находился доставленный туда Галимов, Соснин не поехал с ним, а решил еще раз побеседовать с Гринкевичем.

Анатолий Петрович с момента их предыдущей встречи сильно осунулся, постарел, смотрел на Соснина потухшими глазами.

— Я уже в тот раз все рассказал, — глухо ответил он на просьбу Николая еще раз повторить, как произошло падение.

— Вы сами знаете, что все было не так, — дружелюбно улыбнулся Соснин, но Гринкевич никак не прореагировал на дипломатические тонкости. — Хорошо, — прервал затянувшееся молчание Николай, подошел к столу, вынул из него часы и положил их на стол перед Гринкевичем.

По лицу Гринкевича пробежала тень, но он опять ничего не сказал.

— Поверьте, мы располагаем данными, «железными» данными, как и при каких обстоятельствах вы лишились часов. Вы можете, наконец, понять, что ваша игра в молчанку бросает на