так и мотивом предоставлять донатистам крепостную защиту вопреки антидонатистскому эдикту. Они могли также благодаря праву «adiectio» (право, разрешавшее различные присоединения к имуществу – А. М.) быть благосклонными, куриалы распространяли их покровительство на колонов, обладавших небольшим имуществом»[290].

Даже если Е. Тенгстром несколько преувеличил наличие у донатистов широких способов приобретения социальной поддержки, очевидно, что североафриканская оппозиция Православной Церкви и императорской власти находила опору в самых широких общественных слоях Нумидии, Киренаики и Триполитании. Подтверждением этому может служить религиозно-общественное движение циркумцеллионов, терроризировавших православных и императорских чиновников с особенным упорством и яростью. Среди исследователей, изучавших проблему донатизма, долгое время не было единого мнения относительно сущности этого движения. В частности. французский исследователь Ш. Сомань полагал, что использовавшиеся донатистами циркумцеллионы представляли собой наемных сельскохозяйственных рабочих, среди которых встречались представители самых разных, по преимуществу маргинальных, религиозных групп, и которые были объединены в качестве единой сословной группы. В то же время в трудах советских исследователей, в частности Г. Дилигенского, циркумцеллионы, именуемые также агонистиками, воспринимались как представители единого целостного движения, связанного вне какой-либо социальной программы с социальным протестом низов, вступавшего лишь во временный союз с донатистами[291]. Впрочем, данная полемика никак не влияет на конечный вывод, заключающийся в том, что циркумцеллионы как ударная сила донатистов серьезно дестабилизировали внутреннюю церковную обстановку в Северной Африке, в результате чего, по справедливому свидетельству бразильского церковного историка Е. Росси де Агвиар, «священники, которые, отказавшись от схизмы, присоединились к Католичеству, стали несчастными жертвами, убитыми с крайней суровостью, с каким-то режущим садизмом»[292].

В отличие от кровавой религиозной и социальной борьбы, охватившей в Северной Африке достаточно широкие слои населения, борьба омоусиан с императорской властью за религиозную свободу в Италии в эпоху Медиоланского Собора носила ярко выраженный клерикальный характер. Деятельными противниками омийства и императорской власти, покровительствовавшей этой доктрине, были наиболее выдающиеся – однако, далеко не все – представители западного епископата и клира. Их борьба представляла собой отчаянную попытку юридически защитить св. Афанасия Александрийского, ненавидимого на Востоке и в императорской ставке, а также богословски отстоять правоту никейского вероучения перед теми, кто воспринимал никейскую веру a priori в качестве еретического модализма. При этом омоусиане не могли расчитывать ни на финансовую, ни на силовую поддержку знатных собственников, прочно связанных в Италии с императорским двором. В то время как в Африке сенаторы и арендаторы становились реальным гарантом защиты донатистов от чиновников, в Италии те же самые чиновники, представлявшие при Констанции в определенном смысле состоятельный общественный слой, готовы были исполнить любое императорское требование. B Италии и Галлии «сильные мира сего» в лице римских префекта Леонтия, префекта Тавра, препозита священной опочивальни Евсевия были настроены чрезвычайно индифферентно к религиозной проблематике (исключение составляет только личность Юлиана, проявившего себя в качестве защитника св. Илария Пиктавийского на Биттерском Соборе). Объяснение этому, по-видимому, скрывается в той веротерпимости, которая позволяла христианам и язычникам попеременно занимать должности на небольшой срок, не заботясь об общественном благочестии и религиозном облике региона, что наглядно демонстрирует очередность смены префектов Рима в 50-х гг. IV в., изученная А. Шастаньолем[293]. Единственным активным религиозным политиком в государстве оставался поэтому Констанций, который беспрепятственно укреплял позиции омиев на Западе. По очень точному утверждению Е. Росси де Агвиар, согласному с мнением французского исследователя Ш. Куртуа, донатистская смута, начавшаяся как простой «конфликт у ризницы», связанный с избранием архидиакона Цецилиана, нашла свое отражение в глубинах латинского народонаселения Средиземноморских земель[294]. Природа конфликта омоусиан и императора Констанция на Медиоланском Соборе была гораздо более глубокой, и неслучайно после Ариминского Собора этот конфликт также завладеет всем позднеримским обществом: приведет к люциферианской схизме, борьбе между папой Дамасом и Авксентием Медиоланским в Италии, а затем к борьбе св. Амвросия Медиоланского с балканским омийством. Хотя Констанций, осуществляя репрессии в отношении омоусиан, явился, так же как и в Африке, по словам Е. Тенгстрома, всего лишь «двигателем гонения»[295], сущность противостояния омоусиан и императора заключалась, в конечном счете, в непримиримом антагонизме двух противоположных восприятий духовной жизни. По словам известного православного богослова протопресвитера Б. Бобринского, «православное богословие, следуя мысли святых отцов, с полным основанием различает тринитарное «богословие», то есть Тайну Божественной Троицы в его вечной «имманентности», в бесконечном и блаженном общении Божественных Лиц между Собой и «без отношения к творению», а также троическую «икономию», то есть совместное действие Божественной Троицы ad extra к наполнению и восстановлению тварного мира, к благосостоянию и к общению с Богом»[296]. Констанций, по-омийски не признававший внутреннее отношение Единосущных Лиц Троицы, тем самым отрицал данность Богообщения ad extra. Он подменял прямое богообщение, возможное через Христа, субординатической иерархией: Бог, Христос, император, христианин.

Отправленные в ссылку по окончании Медиоланского Собора, превратившегося после переноса заседаний во дворец в придворный императорский синод по образцу Арелатского Собора 353 г., епископы-омоусиане представляли собой очень разных и по-своему ярких первосвятителей, неслучайно дерзнувших выступить на Соборном заседании против Августа. Главным из них был Евсевий, епископ лигурийского города Верцеллы – согласно одной из точек зрения являвшийся первым епископом этого города[297], – о котором св. Иларий Пиктавийский говорил: «Eusebius Vercellensis episcopus et uir omni uita Deo seruiens»[298] («Евсевий, Верцелльский епископ и муж, служащий Богу всей жизнью»). Характеризуя личность Евсевия, аббат Л. Дюшен сделал заключение, что Евсевий был «старым римским клириком, известным святостью жизни и стойкостью характера»[299]. До своего избрания в епископы Верцелл он являлся лектором (чтецом) Римской Церкви. Следуя свидетельствам св. Амвросия Медиоланского, а также «Vita Eusebii» – впрочем, с точки зрения В. Самуилова, памятнику малодостоверному[300], – можно утверждать, что Евсевий «первым на Западе установил среди своих клириков уставное общежитие и с большим успехом»[301]. Большое количество верцелльских клириков – евсевианских каноников замещали во второй половине IV в. епископские кафедры италийской области Эмилия. В Верцеллах существовала также община дев, посвященных Богу. Епископство Евсевия включало такие небольшие городки как Аоста, Иврея, Нована и Тортона. После возвращения из ссылки Евсевий боролся против арианского епископа Милана Авксентия и участвовал в рукоположении Марцеллина, первого епископа города Ебредуна, располагавшегося на границе верцелльского диоцеза и Галлии[302].

Евсевий Верцелльский скончался 30 ноября 374 г.[303], и довольно рано стал почитаться как святой исповедник, в настоящее время являясь святым Римско-Католической Церкви. Исследовавший его биографию монсеньор Ф. Ланцони на страницах своего неоднократно цитируемого исследования приводит следующую глубокую по содержанию надгробную стихотворную надпись из Верцелл, посвященную Евсевию:

– Eusebius praesul primus qui martyr alumpnus

Caelorum postquam regna beata petit

Hic pater ecclesiam docuit hanc dogmate certo

Sermones complens