об этом от соглядатаев, после чего, отправившись к Констанцию, первым доложил Августу о победе, ложно свидетельствуя о том, что известие было открыто ему ангелом. Следствием этого обмана, по Сульпицию, будто бы явилось слепое подчинение императора церковно-политическим инициативам Валента и всей арианской партии[277].

Подтверждая данное воззрение, Сульпиций указал на то, что именно Урсакий и Валент руководили завершением Медиоланского Собора, столь плачевным для его православных участников[278]. Возможно, хронистом при изложении событий двигало верноподданническое чувство, указывавшее ему на императора как на человека, введенного в заблуждение нечестивым окружением. В этой связи радикальное и бескомпромиссное неприятие личности Констанция как главного гонителя никейского вероучения, выраженное св. Афанасием, представляется более соответствующим той реальной роли, которую играл Август на Медиоланском Соборе. Впрочем, следует учитывать, что Сульпиций Север является единственным древним историком после Люцифера Калаританского и св. Илария Пиктавийского, которые представили, насколько это было возможно, наиболее подробное изложение обстоятельств, связанных с проведением Медиоланского Собора. Следует также признать, что сведения, сообщаемые этим хронистом, выступают в качестве наиболее значимых и интересных, чего нельзя сказать о вторичных и поверхностных сведениях, сообщаемых о Медиоланском Соборе 355 г. греческими историками Сократом, Созоменом и Феодоритом[279].

Проблема личной ответственности Констанция за все то, что осуществил Медиоланский Собор, заставляет ответить на вопрос, являлся ли Констанций непосредственным судьей на Медиоланском Соборе. Для ответа на него необходимо вернуться к кульминационному моменту непосредственного вмешательства Августа в Соборное заседание. Еще немецкий исследователь XIX в. Г. Крюгер утверждал, что Констанций являлся на Медиоланском Соборе именно формальным судьей, осуществлявшим в качестве верховного арбитра в Римской империи всякое разбирательство, в данном случае церковное[280]. Данная точка зрения как будто находит обоснование в знаменитых словах, которые, следуя описанию Афанасия, Констанций произнес в решающий момент, обращаясь к оппозиционным епископам св. Евсевию, Люциферу и Дионисию: «Но то, чего я желаю, – этот канон… ибо, после того как я сказал так, сие соблюдается епископами, именуемыми сирийскими, которым было указано. Поэтому или слушайтесь, или же вы станете чужестранными»[281]. Тем не менее, указанная позиция представляется далеко не бесспорной среди исследователей, изучавших рассматриваемый вопрос. В частности, В. Самуилов критиковал подобное категоричное восприятие роли Августа на Медиоланском Соборе, доказывая, что Констанций юридически выступил именно в качестве узурпатора судебных полномочий, покусившегося на церковные каноны. В качестве подтверждения исследователь ссылался на воспоминание Люцифера Калаританского[282]. Этот знаменитый участник Собора указывал в своем литературном обращении к императору, написанном в Антиохии между 360 и 361 гг.[283], что тот в начале заседания прятался в углу за занавесом «sed perspicis in tuo palatio intra uelum licet stans tulisti responsum a me ad conuersandum salutem, omnes Dei seruas, calcata frivola auctoritate tua, mente, uoluntate, studio, uirtute, uoce consentire»[284] («но ты наблюдаешь в своем чертоге за завесой, хотя, стоя [там], ты получил от меня ответ на вопрос о средстве для спасения, которое необходимо использовать, ты следишь, чтобы все [слуги] Бога согласились с ничего не стоящими вещами, попранными твоей властью, разумом, волей, старанием, добродетелью и гласом»). В другом месте Люцифер описывал поведение императора на Соборе, первоначально скрывавшегося от взоров епископов, намекая на вооруженные угрозы со стороны Констанция: «Non retines, Constanti, dixisse me iudicibus te uelo misso audiente, quod licet totum militem tuum in nos decreuisses iacere regni tui tela, in nos exsecratores blasphemiae tuae, ut in sacrilegi tui decreti contemptores, omnia sua colliderent arma, nec si tamen quod possemus a proposito recedere?»[285] («Ты не удерживаешься, о Констанций, отдернув занавес, после того как услышал ты, что я сказал судьям (Урсакию и Валенту – А. М.). Почему бы тебе не приказать всему своему воинству метать в нас копья твоей власти, в нас, проклинающих твои хуления? Чтобы все его оружие ударило в презирающих твое святотатственное решение, если даже мы и не можем уклонится от предложенного [тобой]?»).

Действительно, представляется странным, чтобы Август, осознававший себя в качестве законного судьи, не принял участие в решающем заседании с самого начала, а вместо этого скрывался от епископов. Недоумение вызывает также факт заочного осуждения св. Афанасия, лишенного возможности присутствовать на Соборе, что вызывало критику не только со стороны христиан-никейцев, но и со стороны столь приближенного к государственным делам язычника как Аммиан Марцеллин, не отличавшегося любовью ни к Афанасию, ни к каким бы то ни было христианским партиям или группировкам[286].

Критическое восприятие легитимности действий Констанция на Медиоланском Соборе разделял, в числе современных исследователей, английский специалист по позднеримской истории А. Джонс, указывая на то, что к середине IV столетия большое распространение получила идея, свойственная в чистом виде донатистам и предполагавшая недвусмысленный вопрос – что император делает в сфере внутренних церковных дел? Как подчеркивал исследователь, «Афанасий, Иларий и омоусианская партия на Западе провозглашала подобную доктрину и полагала прямые требования в отношении религиозной свободы, когда Констанций II оказывал поддержку их противникам»[287]. Хотя сравнение позиции галльско-италийских омоусиан и африканских донатистов предполагает наличие довольно поверхностного сходства, очевидно, что выраженная А. Джонсом констатация стремлений православных епископов к церковной свободе подчеркивает тот факт, что император Констанций не имел никаких канонических прав вторгаться в деятельность Медиоланского Собора и не являлся на нем формальным судьей, выставив вместо себя епископов Урсакия и Валента. При этом следует отметить, что исторические реалии, сопровождавшие борьбу омоусиан с императором Констанцием и донатистов с императорами Константином и Констанцием, несмотря на внешнее сходство, выглядят абсолютно различно, что представляется чрезвычайно важным.

На первый взгляд, действительно, в 355 г. омоусиане оказались в том положении, в котором находились в 347 г. донатисты. По словам немецкого исследователя Е. Тенгстрома, «Католическая Церковь добилась благодаря преследованию в 347 г. доминирующего положения… теперь донатисты проиграли»[288]. Таким же образом и омии в 355 г. подавили омоусианскую оппозицию при помощи государства. Однако омоусианская оппозиция императорской власти глубоко отличалась по своим мотивам от донатистской, в то время как императорская политика в отношении омоусиан и донатистов в общем была однотипной. Е. Тенгстром выделил несколько социальных мотивов, в некотором отношении обусловивших донатистам местное покровительство и сделавших возможным столь длительную донатистскую борьбу. «Если разыскивать мотив возможного покровительства донатистов, – спрашивал исследователь, – прежде всего необходимо спросить себя, были ли сенаторы, арендаторы и остальные патроны (колоны, обладавшие небольшим имуществом) сами донатистами и желали ли они, по этой причине, помочь своим собственным единоверцам»[289]. В итоге, проанализировав настроения социальных слоев Северной Африки, Е. Тенгстром пришел к следующему выводу: «…при исследовании обнаруживается, что сенаторы и арендаторы обладали как возможностью,