Я надеюсь, что продолжаю жить в Далекарлии в новых фасонах имбирных пряников.

Глава XIX. На озере Сильян

Мы углубились в Далекарлию, мы на озере Сильян, это «Око Далекарлии», зеница коего — остров Соллер с его ослепительно белой церковью.

Чудесно здесь в разгар лета. Вдалеке ясно вырисовываются синие горы, солнечный свет заливает прозрачную, сверкающую водную гладь, где порою является фея пустыни, волшебница Средиземноморья, Фата Моргана и возводит воздушный свой замок. По озеру Сильян, говорит дальский крестьянин, плавает водяной, похожий на бегемота с камышово-зеленой гривою. Взгляни на воду, где плывут лодки с женихом и невестою и гостями, с песнями и музыкой, взгляни на окрестные лесистые склоны, где на солнце красуются окрашенные в красное деревянные дома, где позванивают козьи колокольца и, набрав силу, широко льется песня, словно ее протрубили в рог:

— Э-гей! Э-гей!

Чудесно здесь летним днем, чудесно и в зимнюю пору, даром что в сильную стужу тут замерзает ртуть. Небо тогда вдвое выше и синее; еловый лес зеленеет в белом снегу. В лесу горит костер углежогов; ловкий охотник ходит на волка и на медведя, а по ледяному зеркалу Сильяна скользят над глубокими водами сотни саней; на шубе ездока, его шапке и бороде повис иней. Взгляни на озеро при ярком свете полной луны и при красных и сине-зеленых вспышках северного сияния. Войди в здешнюю избу, когда в печке трещит огонь, а перед нею сидит кружком все семейство. Здесь до того уютно. Да вы спросите далекарлийцев! Куда бы они ни уехали и как бы хорошо им ни было, они всегда тоскуют по своему убогому жилищу: «потому как, — говорят они, — мы живем там, дома, в любви и согласии».

Здоровье, трудолюбие и ублаготворенность — богатство дальского крестьянина; сам он издревле сознает свое благородное происхождение, он сам себе господин; он на ты даже с королем.

Когда в правление Карла Юхана один из его внуков наведался в Далекарлию, к нему подошел старик-крестьянин, пожал руку и попросил: «Передай поклон и своему старому деду в Стокгольме!»

Далекарлийцы любят песни и танцы: ключевая арфа[157] и козий рог, волынка и скрипка. В груди у этого народа сердце поэта, а сердце поэта любит своего короля. Далекарлийцы долее всех терпели насилие и мучительства, которые чинили именем короля жадные, злые фогты[158]. То было в пору датского владычества[159]; датчанин в старину худо поступал в стране шведа; это попомнил шведский солдат, когда в правление Карла Десятого[160] он круто расправился с крестьянином в Дании.

Да будут благословенны те звонкие арфы и звучные голоса, что пели примирение! Да будет благословенно новое время! Давайте уже в этом мире понимать и любить друг друга! Так хорошо, что соседи и братья живут согласно и дружно. Да воссияет над обеими странами солнечный свет мира, угодный Богу!

Дальские памятные места побуждают нас обратить взор в прошлое, к тем кровавым временам, ведь звезда единой Швеции взошла в Далекарлии.

Королева Скандинавии Маргарета не была любящей матерью для своей шведской страны. Король Эрик Померанский[161], которого грядущий поэт представит пред судом наций, был к ней еще суровее; в пору засилья жестоких фогтов имя его звучало как проклятье; в «Сборнике преданий шведского народа»[162] рассказывается о «тюремном камне» на озере, где крестьянина выставляли голым на мороз, рассказывается, как его подвешивали над огнем, и он, бывало, задыхался от дыма; поделом ему, говорили палачи, раз он не мог или не пожелал платить. Когда у него падала последняя кляча, он впрягался в плуг, а жена его возила на себе сено. Датский фогт Йоссе Эриксон, безжалостный, как швейцарский Геслер[163], немилосердно притеснял честной дальский люд; горькая чаша переполнилась, и далекарлийцы отказались подчиняться Йоссе Эриксону и сказали, чтобы он остерегался показываться им на глаза. Наточили стрелы, достали стальные луки, а вождем был избран Энгельбрект Энгельбректсон[164], живший у «Медной горы» (где теперь расположен Фалун), муж во цвете лет, независимый и благородный; он служил в чужих краях и был свычен с оружием и рыцарскими обычаями. Бунт против фогта — это же бунт против короля, рассудил он и просил их поэтому потерпеть, пока он не совершит длинное путешествие в Копенгаген и не поговорит с королем, что он и сделал. Маленький коренастый далекарлиец с ясными глазами, открытым лбом и волосами до плеч вошел в залу к королю Эрику и чистым, громким голосом выложил народные жалобы. Ему были даны благие обещания — и не выполнены, и Энгельбрект во второй раз отправился к королю, но не был к нему допущен; тогда далекарлийцы поднялись под предводительством Энгельбректа, изгнали злых фогтов и разорили их усадьбы; дальский топор перерубил узы между королем Эриком и государством свеев.

Прошлое придает Далекарлии блеск и величие. Когда ты посещаешь эти края, ты слышишь дыхание прошлого.

У озера Сильян, в водах которого отражаются колокольни Реттвика и Моры, и в здешних темных лесах, покинутый и преследуемый, влачил горькие дни своей юности Густав Васа, ныне это богатая тема для картин и песен. По королевскому приказу Кристьерна[165] лучшие из дворянского рода Стуре, и среди них молодой Густав Эрикссон Васа, были взяты в заложники, препровождены в Копенгаген и заключены там в Синюю Башню[166]. Вскоре, однако, Густава перевели в менее строгую тюрьму, в замок Кале в Ютландии; молодость и красота располагали в его пользу, ему позволили расхаживать по замку в сопровождении малочисленной стражи; та нередко видела, как он сидит, полугрезя, устремив печальный взгляд своих больших синих глаз поверх Каттегата, на шведский берег. Ему доверяли… и, воспользовавшись этим, он совершил побег, он бежал через леса, через пустоши, и остановился только, когда был уже в двенадцати милях от своей тюрьмы. Ютландский скот перегоняли в Германию, и Густав Васа сделался погонщиком скота; так он добрался до Любека, где столь хорошо изложил свое дело перед бургомистром и членами городского совета, что они взяли его под свое покровительство и устроили на корабль, направлявшийся в Швецию. Он высадился на мысу Стеншё под Кальмаром, а поскольку в народе все еще верили обещаниям короля Кристьерна явить милость и ласку, то Густав был вынужден крадучись, по ночам, пробираться сквозь густые леса своей родины; здесь скрывались, будучи объявлены вне закона, лучшие мужи из рода Стуре, а датские фогты выслеживали их,