Однако окружающие, и прежде всего врачи, стали называть многочисленных пациентов «бандой психов». Руководитель университетской клиники профессор Вальтер Риттер, основываясь на доносах и жалобах, принял решение закрыть группы доктора Вольфганга. Но, как известно, любое действие рождает противодействие. Одна из самых преданных учениц и соратников доктора Маргарита Шиллер как раз и возглавила группу сопротивления.

Внутри СКП сформировался так называемый «внутренний круг из самых отчаянных пациентов. Они быстро переняли методы столичной бунтующей молодежи и стали активно использовать гоу-ины и сид-ины. Были сформированы пятерки со своим ответственным, составлен график проведения гоу-инов.

Теперь профессор Риттер ни на минуту не находился в спокойствии. Рядом с ним постоянно была очередная пятерка, которая неутомимо оскорбляла его, обзывала, ругала, встречая профессора рано утром выходящим из дома и до возвращения его вечером домой.

Полиция не вмешивалась, так как до рукоприкладства дело не доходило.

Напуганный возможными студенческими волнениями, ректор университета профессор фон Байер отменил распоряжение руководителя университетской клиники о закрытии групп и для избавления от этого революционного очага выделил доктору Вольфгангу небольшое помещение за пределами университетского городка.

Несмотря на послабление, стороны понимали, что основная борьба впереди. Руководство университета налаживало отношения с полицией, собирая материалы об антиобщественном поведении «банды психов», а пациенты решили установить связь с «Группой Красной Армии».

Все это, как обычно, очень эмоционально Марго рассказала гостю из Берлина, когда они встретились на следующий день, чтобы идти знакомиться с доктором Вольфгангом и его пациентами-революционерами.

– Как ты во все это попала? – осторожно полюбопытствовал Батый. Ему никоим образом не хотелось обидеть девушку, но надо было понять, с кем имеешь дело.

– По наследству. Ты разве не знаешь, что шизофрения и другие психические болезни часто переходят по наследству. – Выражение ее лица и тон были совершенно серьезными, но через минуту она уже задорно смеялась. – Ты бы видел свое лицо, Юри.

Батый знал, что по-немецки имя Юрген в уменьшительном варианте звучит как Юри, почти как его настоящее имя – Юрий. Однако так за все время его назвала только Марго, и от этого у него еще больше усилилось чувство родства с этой девушкой.

– Моя мама долгое время работала в этой клинике медицинской сестрой, и я постоянно после уроков прибегала к ней на работу. Я выросла среди ее пациентов.

– Что же ты там делала?

– Учила уроки. Математику мне помогал делать один инженер. Он был помешан на цифрах. Он видел их во всем. Услышит мелодию и тут же начинает переводить ее в формулы. А с немецкой литературой мне помогал настоящий профессор. Он обожал Гете, по памяти цитировал «Фауста», причем с разной интонацией для каждого персонажа. Он помог мне написать сочинение, которое признали лучшим на городском конкурсе. Это вообще романтическая история. Моя учительница по литературе никак не могла поверить, что это я написала. Она говорила, что много лет проработала в школе, но никто еще не смог сделать такой глубокий анализ текста. В конце концов я призналась, кто мне помогал, и, представляешь, это оказался ее бывший однокурсник, в которого она была влюблена. Она стала навещать его в клинике, а потом забрала жить к себе. После войны она осталась совсем одна. – Девушка замолчала с несвойственной ей грустью. Батыю даже показалось, что в ее глазах блеснули слезы. Он постарался неуклюже рассмешить ее:

– Они жили долго и счастливо и умерли в один день.

Но шутка не удалась.

– Прожили они недолго. А умерла она через месяц после него. – Слезы у нее действительно появились.

Они молча дошли до университетской клиники на Бергхаймер штрассе, 54.

Поговорить с доктором Вольфгангом так и не удалось. Он был буквально нарасхват. Его одновременно ждали и на студенческом семинаре, и в группах на занятиях с больными, на консультации с новыми пациентами, на заседании ученого совета. Он успевал везде во многом благодаря своим помощникам. Так и в случае с посланником из Берлина. Маргарита только успела его представить.

– Извините, коллега. По всем вопросам обращайтесь к товарищу Шиллер. Я ей полностью доверяю. Я противник всяческого насилия, но, чтобы с нами считались и не смели вмешиваться в наши дела, мы должны представлять силу. Вы со мной согласны?

– Конечно, доктор, – только и успел сказать Юрген.

– Отлично, что мы с вами понимаем друг друга.

Его уже тянули за рукав белого халата на очередную консультацию.

Атмосфера психиатрической клиники давала себя знать. Постоянно проносились какие-то личности, бормоча бессвязные речи. Один пациент пытался пройти до выхода, тщательно рассматривая плитки пола. Если на плитке была хоть малейшая трещинка, он искал другую и наступал только на целые.

Все стены были завешены большими листами ватмана и маленькими листочками. На каждом из них было что-то написано или нарисовано. Большая часть картинок напоминала детские рисунки, но были необычные и, на взгляд Юргена, очень даже талантливые. Ему запомнился лист, на котором фоном, наметками были изображены только лица. Полтора десятка лиц мужчин, женщин, детей, стариков, и у всех были гениально прорисованы глаза. Эти живые глаза смотрели на тебя то жалостливо, то с презрением, с болью, с мольбой, с надеждой. Это было невероятное ощущение. Взгляды захватывали наблюдателя, появлялось невероятное ощущение обнаженности, подавленности.

Казалось, что где-то на грани различения появляется невнятный шелест голосов. Если долго всматриваться в этот рисунок, начинало казаться, что шепот все нарастал, превращаясь в тревожный гул.

Усилием воли посетитель заставил себя отвести глаза и старался больше не всматриваться в рисунки психов. Его внимание также привлекла вертикальная полоска из обычных листов канцелярской бумаги. Сверху вниз на шести-семи листах убористым каллиграфическим почерком было написано длиннющее стихотворение. Четкий ритм, удачные рифмы, а главное, глубокий смысл практически в каждой фразе как в японских поэтических стихах или в рубаи великого Хайяма. Образы и смыслы шли непрекращающимся каскадом, очень быстро читатель как бы оказывался погребен под этой лавиной.

  Человек – это тень

  В хмурый сумрачный день.

  Человек – существо,

  Что стремится на дно.

  Мне тебя не спасти

  Боль твою унести…

И так далее на нескольких листах.

Юрген невольно посмотрел на Марго, как бы прося объяснений.

– Один из признаков шизофрении – это «порхающее мышление». Автор совершенно бессвязно перескакивает с одной темы на другую, не обращая внимания на собеседника. Так и здесь. В каждой строчке есть свой смысл, образ, но он никак не связан ни с предыдущим, ни с последующим.

– Получается, у автора в голове одновременно умещается и нормальность, как наличие смысла, и ненормальность