Так было и в судьбе Ивана Петровича.

Для карьеры ему не понадобилась опричнина. Князья Шуйские прекрасно чувствовали себя и в земщине. Правда, один из них, князь Иван Андреевич, решил упрочить положение рода, женив сына Дмитрия на дочери Малюты Скуратова – большого царского любимца, пономаря в опричном «Слободском ордене». Под занавес опричнины (фактически в последние ее месяцы) и сам Иван Андреевич оказался в числе опричных бояр. Но все остальное семейство Шуйских оставалось в земщине. Возможно, тут сыграла роль своего рода лукавая предусмотрительность. В иные годы опасность представляла опричнина, и пребывание вне ее могло привести к потере статуса; в другие же становилось опасно оказаться внутри опричнины. Так вот, Шуйские, как видно, решили сохранить семейство при любых обстоятельствах: если одна ветвь его будет истреблена или попадет в опалу, то другая сохранит жизнь, власть, влияние… Род, так или иначе, выживет и продолжится.

Карьера князя Ивана как земского воеводы развивалась успешно: в большой царской рати, весной 1571 г. выставленной против крымцев, ему доверили командование полком левой руки. Это уже весьма заметное назначение.

Однако вся судьба оборонительной операции сложилась печально. Татары прорвались к Москве: им показали выгодный обходной путь изменники. Царское войско обнаружило противника под самым носом и, теряя порядок, быстро отступило к столице. Царь со значительной частью опричного корпуса ушел еще дальше, к Ростову, не оставшись защищать город. 23 марта русские полки успели занять позиции прямо на улицах Москвы, сочтя их, как видно, превосходным укрепленным рубежом. Общая координация действиями оборонительных сил была до крайности затруднена: тремя земскими полками (большим, передовым и правой руки) командовали князья И.Д. Бельский, И.Ф. Мстиславский, М.И. Воротынский, а у двух опричных был свой, недавно назначенный и до крайности неопытный начальник – князь В.И. Темкин-Ростовский. Еще два земских полка, сторожевой и левой руки (который возглавлял князь И.П. Шуйский), то ли вывели в резерв, то ли отправили охранять царя. Первые столкновения с татарами окончились в пользу русских ратников. Но затем крымцы подожгли Москву, и ветер разнес пожар по всему городу. Земский главнокомандующий князь И.Д. Бельский, получив ранение, отправился к себе на двор и там задохнулся от жара. Тогда же погиб боярин М.И. Вороной, множество дворян и простых бойцов. Колоссальные потери понесло мирное население города. Пограбив пожарище и окрестности, крымский хан Девлет-Гирей пошел со своими людьми назад. Его потрепал полк князя М.И. Воротынского, но, вероятно, у воеводы было слишком мало людей, чтобы дать серьезный бой.

Русская армия, выдвинутая для обороны юга, к маю 1571 г. отмобилизовала 8 полков: 5 земских, 2 опричных и «государев полк» (он же государев «опричный двор»). После московской катастрофы в качестве боевого заслона к Серпухову русское командование смогло отправить только три полка и только земских по составу: два опричных, как видно, полностью погибли, сражась с крымцами и умирая в огненном океане. Их неудачливого командира князя Темкина впоследствии казнили. Монаршая опричная резиденция, которую охранял Темкин, исчезла в пламени. А земских ратников для формирования пяти полков просто не хватило. Это ясно показывает масштабы поражения…

Стоит присмотреться к воеводам этого самого «заслона». Их список о многом говорит. Большой полк: князь И.А. Шуйский, И.М. Морозов Большой; передовой полк: князья В.Ю. Булгаков-Голицын и Г.И. Долгорукий Чорт; сторожевой полк – князь И.П. Шуйский и И.Г. Лошаков-Колычев[166]. Кто они? Изо всего командного состава огромной оборонительной армии, отстаивавшей Москву, только двое назначены в «заслон»: князья Иван Андреевич и Иван Петрович Шуйские. Куда исчезли остальные? Бельский, как уже говорилось, сложил голову. Князь И.Ф. Мстиславский, судя по косвенным свидетельствам источников, побывав в огненном аду, на время утратил боеспособность и даже подпал у царя под подозрение, князь М.И. Воротынский и его второй воевода князь П.И. Татев, вероятно, просто находились на пределе усталости, после того как погнались за уходящими татарами, о судьбе князя Темкина уже было сказано. Что же касается остальных воевод, то они выжили, но к боевому выходу на юг допущены не были. Почему? Возможно, получили ранения. Но, скорее, Иван IV просто отправил к Серпухову только тех, кому он безусловно доверял. А из прежнего воеводского списка их оказалось лишь двое – князья Шуйские… Притом Иван Андреевич в опричнину к тому времени еще не вошел.

Вот парадокс: строя опричнину, царь под занавес ее существования в ответственном деле мог опереться большей частью на родовитых земских воевод. На «принцев крови», на сыновей двух крупнейших деятелей, процветавших во времена «боярского правления».

Для того, чтобы вести своих людей под Серпухов, князю требовалось тогда страшное напряжение воли: в горящей столице погиб его младший брат Никита…

В августе 1572 г. вооруженные силы России проводили большую оборонительную операцию против того же Девлет-Гирея, окончившуюся поражением татар у Молодей. Тогда Шуйский вновь был поставлен во главе сторожевого полка. Весь полк насчитывал 2063 бойца – «детей боярских и казаков с пишальми». В прямом и непосредственном подчинении у Ивана Петровича находилось около 960 человек – примерно столько же, сколько было и у Хворостинина в те дни…[167] С той лишь разницей, что Шуйский получил под команду такой отряд всего-то после пяти-шести лет службы в воеводских чинах, а Хворостинин начинал службу шацким воеводой еще в далеком 1558-м.

Но у высокого аристократа Ивана Петровича были свои проблемы. Первым воеводой полка правой руки царь назначил князя Никиту Романовича Одоевского – видного полководца, опричного боярина и весьма богатого землевладельца. К тому же знатного Рюриковича – потомка черниговских князей. Тем не менее князь И.П. Шуйский счел несправедливым, что под командование Одоевского отдали полк правой руки, а ему самому вновь достался сторожевой. Надо понимать обычаи того времени: сторожевой полк считался «честию ниже», чем правая рука. А в вопросах родовой чести наша знать была бесконечно щепетильной.

Если более высокую должность давали равному по системе «местнических счетов», т. е. столь же знатному человеку, следовало отметить свое равенство, иначе в будущем оно «по прецеденту» превратилось бы в неравенство. Тем более требовалось «бить челом» и не принимать служебных списков, если должностью обходил менее родовитый человек. Это вовсе не причуда и не проявление спеси. Родовая честь была одна – на все семейство. Если любой – следует подчеркнуть: любой – представитель этого сесмейства хотя бы в малом поступался ею, то «потерьку» ощущала вся фамилия на несколько поколений вперед. И какой-нибудь юный отпрыск рода лет через восемьдесят крыл бы на чем свет стоит отдаленного, давно умершего родича, поскольку его простодушие в вопросах чести привело к унижению потомка, а то и вовсе закрыло ему дорогу к высоким чинам. Для служилого аристократа лучше было попасть в опалу, уйти в монастырь, лишиться выгодного назначения, если альтернативой становилась утрата частички родовой чести. Ведь позор и презрение родни – прижизненное и посмертное – не отпустили бы его ни при каких обстоятельствах.