— Молодой человек, — сказала она и указала взглядом на чемодан у ног. Чья-нибудь бабушка, гадавшая, как это она оказалась в мире, где мужчины во имя равноправия позволяют женщинам самим затаскивать сумки в поезд. Коровы за ее спиной напирали, не понимая, что вызвало затор. Некоторые все еще стояли на перроне и боялись, что поезд тронется без них. Я встал и поставил на багажную полку ее сумку — унылый чемодан из коричневой шотландки, затянутый посередине ремнем, потому что молнии доверять нельзя. Этим единичным актом вежливости я зарекомендовал себя как носильщика, и женщины по всему вагону активизировались. У некоторых в дополнение к чемоданам были холщовые магазинные сумки, забитые упакованными рождественскими подарками, и я все гадал, каково это — обладать такой дальновидностью. Сумка за сумкой я втискивал их скарб на металлические прутья над сиденьями, где все это никак не могло поместиться. Вселенная, возможно, и расширялась, но багажная полка — нет.

— Нежнее, — сказала мне одна из женщин, подняв руки, чтобы изобразить, как бы это сделала она, будь в ней побольше росту.

Когда я наконец посмотрел в обе стороны и решил, что больше ничего нельзя сделать, то повернулся против течения и протолкался обратно к своему месту. Там я обнаружил девушку с вьющимися светлыми кудрями, сидящую у окна и читающую мой учебник по химии.

— Я придержала тебе место, — сказала она, и в этот момент поезд тронулся.

Я не понял, она имеет в виду место в учебнике или в вагоне, но не спросил, потому что ни в том ни в другом помощь мне не требовалась. Я был на девятой главе, к которой химия, наконец, дала мне ключи. Я уселся прямо на свое пальто, потому что шанс убрать его наверх был упущен.

— В старших классах я углубленно изучала химию, — сказала она, переворачивая страницу. — Мои одноклассницы выбрали машинопись, но пятерка по химии все же поважнее будет.

— Поважнее для чего? — У химии больше шансов послужить великому благу, но, конечно, гораздо большему количеству людей пригодилось бы умение печатать.

— Для среднего балла по успеваемости.

Ее лицо состояло из кругов: круглые глаза, круглые щеки, круглый рот, маленький округлый носик. Я не намеревался общаться с ней, но не был уверен, есть ли у меня выбор, поскольку мой учебник был у нее. Когда я спросил, получила ли она свою пятерку, она даже от книги не оторвалась. Нашла там что-то интересное и в ответ на мой вопрос рассеянно кивнула. То есть сама по себе химия волновала ее куда больше, чем пятерка по химии, и это, признаюсь, обезоруживало. Прежде чем сказать ей, что мне хотелось бы получить книгу назад, я выждал целых две минуты.

— Да, конечно, — сказала она, протягивая мне учебник, зажав пальцем второй параграф девятой главы. — Забавно, конечно, все это снова увидеть. Как будто встретился с кем-то, с кем раньше проводил много времени.

— Я прямо сейчас провожу с ней много времени.

— Она все та же.

Я взглянул на страницу, а моя попутчица, покопавшись у себя в сумочке, выудила оттуда тоненький сборник стихов Эдриен Рич «Жизненные потребности». Мне стало интересно: ей это по программе задали или она из тех девушек, что читают стихи в поездах. Я не спросил, и всю дорогу до Ньюарка мы сидели в непринужденном молчании. Когда поезд остановился и двери открылись, она вытащила из кармана пластинку жвачки Juicy Fruit и заложила страницу, после чего посмотрела на меня с убийственной серьезностью.

— Нам надо поговорить, — сказала она.

Сьюзен, моя девушка, сказала Нам надо поговорить в конце первого курса, после чего сообщила, что мы расстаемся. «Ты считаешь?»

— Если только ты не хочешь снимать с полок сумки всех женщин, выходящих в Ньюарке, а потом загружать багаж тех, кто вошел.

Конечно же, она была права. На меня уже зыркали женщины, указывая взглядом на свои сумки. В поезде были и другие мужчины с руками и ногами, но дамы привыкли ко мне.

— Значит, едешь домой, — сказала моя попутчица, подавшись вперед и улыбнувшись. Она чем-то помазала губы, и теперь они блестели. Со стороны можно было подумать, что нас связывает невероятно значительная тема — или узы брака. Я практически вдыхал запах ее свежевымытой головы.

— На День благодарения, — сказал я.

— Здорово. — Она слегка кивнула, удерживая мой взгляд, поэтому я смог разглядеть легкий провис ее левого века, дефект, который прошел бы незамеченным, если бы не эти гляделки. — Гаррисберг?

— Филадельфия, — сказал я и, поскольку мы были уже достаточно близки, назвал и пригород: — Элкинс-Парк, — на мгновение забыв, что больше там не живу. Я жил в Дженкинтауне. Впрочем, с тем же успехом меня можно было назвать бездомным. В Дженкинтауне жила Мэйв.

При упоминании Элкинс-Парка в ее глазах вспыхнула искра узнавания. «А я из Райдала». Она коснулась голубого шерстяного шарфа, прикрывавшего ей грудь. Элкинс-Парк через город от Райдала, а значит, мы были практически соседями. К нам наклонилась женщина, чтобы что-то сказать, но моя попутчица отмахнулась от нее.

— Баззи Картер, — сказал я, потому что это имя неизменно всплывало, когда речь заходила о Райдале. Мы с Баззи вместе ходили в скаутский кружок, а позже играли за соперничающие церковные баскетбольные команды. Он был популярным с рождения, и к моменту, когда мы перешли в старшую школу, у него были отличные отметки, отличные зубы и умение набирать по сорок очков за игру, не считая голевых подач. Теперь он был постоянным игроком команды Пенсильванского университета.

— Он учился на класс старше, — сказала она, и ее лицо приняло то самое выражение, какое бывало у девушек при мысли о Баззи. — На выпускной позвал мою двоюродную сестру — до сих пор не знаю почему. Челтнем?

— Макдевитт, — сказал я, не желая пускаться в запутанные объяснения. — Но последние два года я провел в школе-интернате.

Она улыбнулась:

— Так сильно достал родителей?

Она мне нравилась. Нравилось ее чувство диалога.

— Да, — сказал я. — Вроде того.

Поезд тронулся, и мы снова стали незнакомцами: она углубилась в поэзию, я в химию. В этом мирном сосуществовании мы практически забыли друг о друге.

Когда поезд подъехал к центральному вокзалу Филадельфии, женщина с клетчатым чемоданом, с которой все и началось, ринулась ко мне и потащила меня по проходу за своей сумкой, застрявшей на полке среди прочего багажа. Даже если бы она на подлокотник встала, все равно не дотянулась бы. Потом помощь потребовалась другой женщине, и еще одной, и еще, и вскоре я забеспокоился, что вот двери сейчас закроются, и ехать мне тогда до Паоли, а потом возвращаться. Я увидел, как светлая голова моей попутчицы удаляется в сторону дверей. Может, она и подождала меня какое-то время, а может, не стала. Ну и ладно, сказал я себе. Я снял последнюю сумку женщины, которая, похоже, считала, что я и на платформу все вынести должен, после чего драпанул, схватив пальто, чемодан и учебник, — выскочил из поезда, когда двери уже закрывались.