Покачиваюсь под единым и слаженным ритмом. Проникают в меня с двух сторон решительными движениями без неловкости или стеснения. Тимур крепко удерживает меня за талию, Рома — за волосы. Мое сдавленное мычание вторит их стонам и рыку, а по телу прокатывается волна густой и жаркой дрожи. Бурлящее желание плавит не только мое нутро, но и все мысли в кипящую и вязкую патоку.

В животе сворачивается раскаленная пружина и раскрывается судорогами. Тимур и Рома с глухими и хриплыми стонами протисикваются жестокими толчками сквозь спазмы, и между ягодиц в тугое кольцо мышц проскальзывает влажный и теплый палец. Рома вжимает мое лицо в пах. Пульсирует, распирает нежные хрящи, которые стгяиваются под потоком режущих конвульсий. Выпускает из хватки, выскальзывает, и под яростным толчком Тимура вырывается громкий и хриплый стон. Чувствую внутри его затихающий трепет, что скован тонкой латексной броней.

Захлебываюсь в криках, вязкой слюне и слезах и валюсь на диван, когда резко вытягивает из ануса палец. Вздрагиваю, вытираю лицо об обивку и тяжело выдыхаю.

— С попкой твоей придется серьезно поработать, — мимо проплывает Тимур и небрежно стягивает презерватив с опадающего члена. — Туда явно никто не заглядывал.

Слышу самодовольство в его голосе. Сажусь, устало причмокиваю и убираю с щек прилипшие волосы. Заглядывает в мини-бар, почесывая пах:

— Некоторые спереди целки, а сзади…

— Господи, — откидываюсь на назад и закрываю глаза, запрокинув голову. — Да что ты никак не успокоишься? Не было у меня других мужиков. Ни спереди, ни сзади.

— Я же не виноват, что женщины любят приврать на эту тему, — кидает Роме банку газировки.

— Завелся, — Рома вскрывает банку и передает ее мне. — Зря ты о любых других заговорила.

— А ты не завелся? — Тимур достает из мини-бара бутылку минералки.

— А можно мне воды, — возвращаю банку газировки Роме и смотрю на бутылку в руках Тимура.

— Можно, Одинцова, — откручивает крышку и вальяжно подходит к дивану.

— А мне даже стало любопытно, — Рома делает глоток газировки и усаживается на мягкий подлокотник дивана, — кто будут эти любые другие?

Выхватываю из рук Тимура бутылку и жадно присасываюсь к холодному стеклянному горлышку.

— Любые другие не будут у нее первыми, — Тимур пренебрежительно цыкает.

Возвращаю ему бутылку, вытираю губы и вздыхаю:

— Вот это достижение.

— Для меня достижение, — Тимур пожимает плечами и шлепает босыми ступнями в спальню, — первых помнят.

— И часто с содроганием, — подбираю под себя ноги.

— В твоем случае ты будешь нас вспоминать со стонами среди ночи, Одинцова, — Тимур смеется и прикладывается к бутылке. — И с мокрыми насквозь трусиками. И чего ты там расселась? У нас вся ночь впереди.

— Пополним багаж твоих сладких воспоминаний о бывших одноклассниках, — Рома встает и потягивается, разминая шею и плечи. — Меня устроит, если мы будем тебе сниться.

— В кошмарах, — усмехаюсь.

— В эротических кошмарах, Анюта.

Глава 38. Двойное удовольствие

— Расслабься, — Тимур выдавливает мне между ягодиц вязкую смазку и мягко массирует анус. — Анечка…

Я лежу в объятиях Ромы, уткнувшись в его грудь лицом. Ситуация очень неловкая, буквально скользкая и интимная, и присутствие второго мужчины, когда первый неторопливо проникает в тугое колечко мышц указательным и средним пальцем, успокаивает. Да, в руках Ромы я нахожу утешение, хотя он, как и Тимур, полноценный участник творящегося безумия.

— Вот так, — пальцы проскальзывают в меня глубже и идут по кругу, растягивая мышцы.

Я шумно выдыхаю через нос, и Рома подбадривающе целует меня в макушку, а после поглаживает меня по плечу:

— Умница.

Когда в меня проскальзывает три пальца, я выдыхаю болезненный стон. Тимур нетороплив и основателен. Растягивает, расширяет, проминает мускулы, в которые медленно, но верно проникает разогревающая смазка. Кровь приливает к промежности и пульсирует густым желанием, что переплетается с тянущим дискомфортом.

— Завелась? — шепчет Тимур и входит в меня до последних фаланг.

Немного раскрывает пальцы, а в ответ шумно выдыхаю. Под мой стон вытягивает пальцы, поглаживает и целует в плечо. Проводит упругой головкой по расслабленным мышцам. Закусываю губы. Мягкий скользящий толчок, и у меня выдох обрывается сиплым стоном.

— Хорошая девочка, — сдавленно отзывается Тимур, проскальзывая глубже. — Дыши, Анечка, дыши.

Неумолимо насаживает меня до основания. Прерывисто выдыхаю, а Тимур замирает и покрывает шею и плечо влажными поцелуями. Рома вскрывает презерватив зубами и ловко раскатывает его по члену.

— Нет… — сипло отзываюсь я.

Рука Тимура скользит по бедру, ныряет под колено и поднимает мою ногу. Рома разворачивается ко мне, въедается в губы под мое испуганное мычание.

— Выдыхай, Анечка, — шепчет Тимур.

Уверенный рывок, и я в ужасе распахиваю глаза. Я вот-вот разойдусь на две половины. С двух сторон во мне. Распирают тесные глубины моего тела, поочередно выскальзывают, чтобы вновь вторгнуться, покачивая меня на волнах вскипающей похоти. С каждым новым толчком и стоном мое сознание плавится черными пятнами.

В неразборчивом мычании кусаю губы Ромы, царапаю его, и падаю на дно спазмирующей пропасти. Моя личность стерта. Я потеряна в пространстве и времени, охваченная пронизывающими судорогами и болезненным экстазом, что расходится вспышками от расплавленной глубокими и резкими фрикциями промежности.

С рыком вжимаются, пульсируют, продлевая затихающие волны оргазма. Я со стоном всхлипываю, когда Рома и Тимур с тяжелыми и хриплыми вдохами выскальзывают из меня. Опустошенная обмякаю на мятых простынях. Из меня будто вырвали куски плоти и оставили вместо них зияющие дыры, которые вздрагивают и медленно смыкаются. И пасть ниже уже некуда. И большего извращенного удовольствия не испытать.

— Выпить не хочешь? — Тимур поглаживает меня по бедру.

Как после подобного можно еще вести беседы и задавать вопросы? Я бы предпочла забыться в обмороке и выйти из него через пару лет, а лучше через десять.

— Анечка, — целует между лопаток. — Ты меня слышишь?

— Я ничего не хочу, — хрипло отзываюсь и закрываю глаза. — Можно меня не трогать хотя бы пять минут?

— Пять минут и ты готова повторить?

Переворачиваюсь на спину и всматриваюсь в расширенные зрачки Тимура.

— Да шучу я, Одинцова,