Шрифт:
Закладка:
— Оооой батюшка-царь!!! — Заголосила баба от самого входа, чем, сказать честно, повергла Герасима в еще больший стресс. Ежли посреди ночи вот такое появление случилось, значит, что-то неладно в Тридевятом государстве.
Однако, это оказалось лишь начало. Авдотья прямо без заминки или каких-то пояснений, с разбегу рухнула на колени. Учитывая, что пол в царской спальне всегда был начищен до блеска свиным жиром, мамка царевны на коленях проехала вперед, к самым самодержавным ногам, ввглядывающим из-под сорочки, по итогу уткнувшись в них лицом.
— Ты, мать, чего это? — Опешил Герасим от неожиданности ситуации.
Нет, по молодости бывало, они с Авдотьей не раз на сеновале звезды считали. Но это когда? Сто лет уж прошло. Сам царь ещё в то время царём не был. Только царевичем числился.
— Не вели казнить, вели слово молвить! — Снова заголосила старшая мамка царевны.
— Да уж, пожалуй, неплохо было бы… — Герасим попытался отпихнуть Авдотью одной ногой. Ежли кто войдёт, срамоту эту увидит, потом не отбрешешься.
Потому как Авдотья не просто теперь стояла на коленях, уткнувшись в царские, прости Господи, конечности. Она обхватила их руками и, подвывая, утирала лицо краем батистовой ночной рубахи. А рубаха, между прочим, аглицким послом подарена. Она сто́ит, как чугунный мост, который давеча на реке поставили.
— Ой, батюшка, надежа и опора…ой, не вели казнить. — Причитала глупая баба, периодически умудряясь еще и сморкаться в дорогую сердцу Герасима вещь.
— Авдотья! — Царь начал терять терпение. — Нук возьми себя в руки! Что случилось? И…отползти ты уже на приличное расстояние. Вон, там, возле двери, поклоны бей.
Герасим снова взбрыкнул ногой, отпихивая мамку Марьи. На этот раз — удачно.
— Царь-батюшка, беда у нас. Беда бедовая-я-я-я…а-а-а-а-а…
На последнем слове Авдотья сорвала с головы платок и принялась раскачиваться из стороны в сторону, протяжно завывая. Ну, чисто блаженная кликуша возле церкви.
— Тьфу ты! — Герасим в сердцах ударил кулаком по своей же ноге. Вышло больно. Всю кровь попили, честное слово. — Говори уже! Нервов никаких на вас ненапасешься! Что случилось? Казну ограбили? Корону украли? Что⁈
— Царевна сбежала. — Авдотья выдала нечто весьма странное и замолчала, уставившись на государя круглыми глазищами.
— Как сбежала? На кой ей черт бежать? — Не поверил сказанному царь.
Не поверил, не потому что дочь его, Марья, не могла на такое сподобиться. Могла. Очень даже. Она и в детстве вечно куда-то сбегала. Но, как правило, не дальше заднего двора и со всей своей свитою. Сомнения у Герасима возникли не в факте случившегося, а в том, что Машка сама что-то сделать умудрилась. Ведь если мамка ее здесь, значит в бега царевна отправилась без сопровождения. И вот это, как раз, сильно настораживает.
— Ногами, батюшка, ногами сбежала…Ооооой…Беда-а-а-а– Авдотья открыла рот, собираясь снова завыть.
— Цыть! — Герасим сразу пресек эту попытку. — Хватит тут моря морские слезами разводить. Утопнем сейчас к чертям собачьим.
Царь слез-таки с кровати, натянул тапки и прошлёпал к окну. Замер, уставившись в темное небо. Со стороны могло показаться, будто государь думу думает, но на самом деле Герасим размышлял, а не прыгнуть ли ему сейчас прямо через это окно из терема на улицу. А что? Хороший выход. Надоела Герасиму царская власть, пуще горькой редки. Вон, Машка-дура, и та сбежала. Хотя ей-то чего бежать. Сидит в тереме, песни поет с девками да вышивает узоры на рушниках. А тут — цельное государство на плечах. Сил уже нет держать ношу тяжкую.
— Царь-батюшка… — Авдотья робко подползла ближе, с колен пока не вставала. Ситуация оставалась непонятной. То ли гневается государь, то ли нет. Сейчас встанешь и пойдешь на дыбу. Лучше уж колени в кровь сбить, чем с царским палачом знакомство иметь.
— Чего тебе? — Герасим обернулся к мамке царевны.
— Я вот просто не поняла… Беда у нас али не беда… Говорю, царевна сбежала…
— Имеются ли предположения, куда именно дочь моя неразумная отправилась? — Царь сурово свел брови, взглядом демонстрируя свое недовольство.
Хотя, положа руку на сердце, глядишь, не так уж плохо, что у Машки очередная дурь приключилась. Тогда можно и игры отменить, и удара в спину не бояться. Занесёт девку в Лес, к примеру… Сгинет она там, к примеру, на веки вечные и все… Нет, Герасим поплачет, конечно. Траур объявит. Дочь все же, как-никак. Зато спать убитый горем отец будет спокойно.
— Оооой, царь-батюшка!!! Не вели казнить, вели слово молвить!
Герасим вместе с Авдотьей, по-прежнему стоявшей на коленях, вытаращились на вход в опочивальню. Не просто так, конечно, вытаращились. Чего бы они там не видели. Просто от порога в сторону царской постели, вытирая пол чубом, полз казначей. Он, собственно говоря, и надрывался криком.
— Ты чего, Тимофей? — Герасим почувствовал, как в груди что-то ёкнуло. Наверное, ощущение приближающейся беды.
— Ох, вот ты где… — Казначей оторвал башку от пола, посмотрел на царя. — А я думал, ужо в постели, сон десятый видишь.
— Ну, дело странное тогда вдвойне, ежли ты так думал… Говори, не томи. — Царь оперся одной рукой о стеночку. Подсказывало ему что-то, новость будет такая, как бы на ногах устоять.
— Ой, надёжа и опора государства нашего… Беда приключилася. Скатерть-самобранка исчезла и ковер-самолет тоже. Я ить случайно, исключительно от своей любви к труду тяжкому, пошел в казну, хотел предметы волшебные проверить…
— Да на бреши, окаянный. — Тут же вмешалась Авдотья, — Распоследний пес дворовый знает, как ты с этой скатертью ходишь девок молодых с пути сбивать. Позовёшь их, накормишь, а потом непристойности всякие предлагаешь. Срамота!
— Погоди, Авдотья… — Царь поднял руку, останавливая мамку, — А вчерась они были?
— Были, государь, ой, как были… — Казначей затряс башкой, словно козел. — И днем были. Видел их вот собственным глазом.
Тимофей пальцем оттянул нижнее веко, наверное, чтоб царь не секунды не сомневался, каким именно глазом.
— То бишь пропали они к ночи ужо? — Снова спросил Герасим.
— Так точно, государь. Так точно…
— Своими ногами, говоришь? — Царь повернулся к Авдотье, чувствуя, как у него сейчас сердце остановится от расстройству.
