— Да что же ты мне не сказал утром? Я думал, что только я слепой.

И мы, забыв про усталость, побежали по дороге.

Солнце скрылось за лесом, а до дому оставалось еще верст десять.

— Ты видишь?

— Вижу. А ты?

— И я вижу.

— Может быть, прошла куриная слепота?

— Навряд. Солнце еще не зашло, оно только за лесом, за горой. Ты устал?

— Немного задохнулся...

Но вот солнце, видимо, зашло, и все погрузилось для нас во мрак.

— Что теперь делать будем? — сетовал Ваня.

— Отдохнем, да и пойдем тихонько по дороге. Ходят же слепые.

Ваня взял меня за руку.

«Тут недалеко лес», — подумал я и спросил Ваню:

— У тебя нет спичек?

— Нет, а зачем тебе?

— Да костер бы развели и спать легли.

Мы стояли на дороге и прислушивались. Тишина... Только слышно, как сердце колотится. Подул ветерок, и зашумели деревья.

— Мы около леса, — сказал я. — Слышишь? Шумит...

— Слышу... Я боюсь. Волки могут напасть.

— Ну какие весной волки. Они сейчас сытые.

— У нас прошлый год весной волки корову зарезали. Отстала от стада — и зарезали.

Вдруг я услыхал грохот телеги.

— Едут! Вон там, вправо!

Мы прислушались. Грохот удалялся.

— Дяденька-а! Эй, эй, подожди! — закричал я и побежал по дороге.

— Дяденька-а! Эй, эй! Стой! Стой!..

— Ах ты, беда какая! Мимо проехал...

И вдруг опять телега загремела, и мы снова заголосили что есть мочи:

— Стой, стой! Остановись!

— Что вы кричите? — услышали мы мужской голос.

— Возьми нас с собой, пожалуйста, дяденька. Мы слепые.

И мы рассказали, как пошли из школы и до заката не успели домой. Мужик оказался из Мордовской Кармалки. Он отвез нас к себе. У него мы переночевали, поблагодарили за помощь, а утром отправились дальше.

Отец Вани уже дожидался сына у нас.

На следующий день я отправился в больницу, которая была не очень далеко от нашего села. Мне выписали там рыбий жир. Я три дня его попил, и слепоту как рукой сняло.

Этой же весной мы наблюдали на небе интересное явление. Еще зимой ходили слухи, что в мае появится большая комета и заденет землю своим хвостом. Все беспокоились — что-то будет! Время было как раз перед троицей, веселым весенним праздником. Но веселиться боялись.

Наконец на небе появился светящийся вихорок. Мы выбегали по вечерам на крыльцо и со страхом смотрели на комету. Особенно хорошо было ее видно сразу после захода солнца. По тому, как она с каждым днем увеличивалась, ясно было: комета приближается к земле. Все ждали чуть ли не страшного суда. Мордва вымылась в бане. В церкви каждый день служили обедню и молебен. Но вот комета стала уменьшаться, и у всех от сердца отлегло. По вечерам над лесом виден был один ее хвост, а через несколько дней и его не стало. Все страхи оказались напрасными.

3

Кончился еще один учебный год, и опять я дома. В это лето, ломая в старой глиняной избе печь, я нашел старый ружейный ствол и объемистую, мелко исписанную тетрадь за печкой. Первым делом, конечно, я занялся ружейным стволом: выправил, вычистил его и вделал в ложе, а тетрадь спрятал, думая на досуге разобрать, что там написано. Это были записки дяди Миши.

Когда ружье было готово, мы с Игошей зарядили его и отправились на охоту за куликами.

На той стороне Шешмы было много озер, где в изобилии летали кулики и чибисы, тоскливо покрикивая над водой. Печальный крик их хватал за сердце. От этого грустный сельский пейзаж делался еще печальней и горестней. Вот уж поистине —

Словно бы мать над сыновней могилой,

Плакал кулик над равниной унылой.

Игоша спрятался в кустах, а я прижался к самому крайнему от воды кустику и, прицелившись в стайку куликов, затаив дыхание, нажал на собачку.

Ружье оглушительно рявкнуло. Кулики улетели на другой берег, а один, жалобно покрикивая, заметался по песку, хлопая разбитыми крыльями. Игоша схватил его и начал рассматривать рану.

— Батюшки, да что это у тебя с лицом-то? — вдруг спросил он меня.

— Ничего... — сказал я, заикаясь и чувствуя, что лицо горит. Оказывается, ружье выпалило с обоих концов; цилиндр вылетел, и все лицо мне осыпало порохом, который глубоко вошел под кожу. Охоту пришлось отложить.

На следующий день у меня сильно разболелся правый глаз. В больнице фельдшер Филиппыч долго вынимал из глаза порошинки.

— А глаз у меня не вытечет? — спросил я Филиппыча.

— Куда ему течь! Эх ты, голова садовая!

У ружья я сделал новую нарезку и ввинтил новый цилиндр. Теперь мы решили, что прежде чем идти на охоту, надо испробовать ружье и проверить бой.

Что бы такое взять для мишени? Я подумал, что самой подходящей целью будет, пожалуй, картонка от численника с портретом царя: большое светлое поле и темное пятно в середине. Мы повесили мишень на куст и, отмерив шагами двадцать саженей, начали пальбу.

— Вы чего это здесь, разбойники, делаете? — донесся до нас голос с обрыва.

Мы подняли головы: то был Семен Иванович.

— Мы ружье пробуем, Семен Иванович.

— Обучаетесь в убиении помазанника божия?! — дико закричал лавочник. — Да знаете ли вы, что вам за это по закону Российской империи полагается?

Он грозно наступал на нас:

— Подайте сюда ружье!

Ошеломленные его нападением, мы всего ждали, но только не потери ружья и, не вступая с ним в спор, шмыгнули в кусты.

— Я вам покажу! Вот вам ужо будет! Щенки! С каких лет против царя! Вы у меня узнаете! — потрясал он кулаками нам вслед.

Картонку с портретом мы изорвали и бросили в реку.

С тревогой возвращались мы домой. Выйдя на площадь, увидели