Шрифт:
Закладка:
– Ладно, вижу, что ты, брат, из нашей же компании и сумел раньше меня залезть сюда. Я согласен поделиться с тобой всем, что раздобудем здесь и получим от Бонды. Но все, что я унесу с мраморного стола в той комнате, – только мое. Я должен убить Ананду, он насолил немало нашему дорогому Браццано.
Мартин не докончил своего торга. Сенжер медленно поднял вверх руку и так же медленно и внятно заговорил:
– Милосердие не знает наказания. Запомни: все, что совершается с человеком, он творит для себя сам. Как бы безмерно грешен ни был человек, мгновение его до конца самоотверженной любви выносит его из кольца преступлений и ошибок и сливает со светлыми силами. Стоило тебе воззвать к Любви – и она вырвала бы тебя из когтей смерти во зле. Но ты уже не можешь воскреснуть к Любви. В тебе омертвела та частица Жизни, что дается каждому.
Сознание твое потухло, и жить тебе на Земле больше не к чему. Твое сердце больше не способно к творчеству. Оно заботится только о себе одном, о своих скотских инстинктах. Человек, живущий во зле, одними личными страстями, не нужен жизни Вселенной, а потому не нужен и Земле. Дабы оказать тебе последнее милосердие, приказываю тебе: все, что на тебе надето чужого, все украденные тобою у твоих же товарищей драгоценности сложи в камин. И уходи.
Ты слышишь, как твои сообщники убегают. Спеши. Если тебя застанет здесь хозяин дома, тебе придется плохо. Ступай домой, кое-как доползешь. Там расскажешь обо всем тем, кто был так жесток, что послал тебя сюда, и забудешь навсегда об этом доме. Помнить будешь только, что жить в мерзости нельзя. В тоске и страхе, ничем не удовлетворяясь, влачи свои дни, пока не смилостивится над тобою смерть.
Как дикий зверь, срывал с себя Мартин какие-тo мешочки, драгоценности, коробочки и бросал в камин.
– Возьми горящую свечу и подожги собственной рукой все свои яды и наговоренные талисманы, жалкий пьяница и мелкий воришка.
Послушно, но с большим трудом Мартин старался исполнить приказание. Пламя разгоралось туго, вспыхивало и опять угасало. Наконец Сенжер бросил в огонь какую-то коробочку, раздался треск, от которого перепуганный Мартин бросился бежать. Он напрягал все силы, чтобы выбраться из окна, в которое так легко влез. И все же никак не мог перебросить наружу тела. Он завизжал от ужаса и стал молить о помощи.
– Ступай, я сказал. Надень свои грязные туфли и уходи. Язвы на твоем теле, что уже кровоточат, не мое тебе наказание, а результат ядов, что ты по своей невежественности носил на себе слишком долго. Твои сообщники сделали из тебя живой ходячий шкаф, в котором хранили свои сокровища. А ты, по глупости, погубил свой организм, и теперь спасения тебе нет.
Перепуганный, обессиленный и до последней степени расстроенный, Мартин выбрался из окна, с трудом пролез в проделанное им отверстие в заборе и шатаясь, как пьяный, потащился прочь. Странные, давно забытые мысли бродили в мозгу Мартина. Ни с того ни с сего он стал вдруг вспоминать свое детство, мать, как она его любила и ласкала и как он, подзуживаемый угрюмым соседом, старался ей дерзить и отвечать грубостью на ее ласки и заботу.
Мартин не понимал, почему сосед радовался, когда он расстраивал свою мать. Но вкусные пирожки и конфеты, которыми его одаривали за каждую ссору с матерью, побуждали его искать все новые предлоги для этого. Почему именно сейчас думал Мартин о своем одиночестве, о том, что во всем мире нет сердца, которое бы его любило, он и сам не знал. Всю свою жизнь он издевался над любовью. Никогда и не вспоминал, что у него где-то есть сын, а сейчас он дорого бы дал, чтобы иметь возможность назвать какое-то живое существо сыном.
Все путалось в голове у несчастного. Он еле соображал, как найти дорогу в отвратительную харчевню, где несколько часов назад он оставил свое платье и весело кривлялся и кощунствовал, переодеваясь в рясу. Теперь хохот пьяных матросов, преграждавших ему дорогу и спрашивавших, где он так нализался средь бела дня, докучал ему и отравлял и без того тяжелый путь. Еле живой добрался Мартин до своей гостиницы, мечтая о тишине, одиночестве и постели.
Больше всего он боялся сейчас встречи с Бондой или Дженни с ее острыми глазами. Он даже не понимал хорошенько, почему он их так боится. Но мечтал об одном – как бы проскользнуть незамеченным.
Благополучно добравшись до своей комнаты, он решил, что Бонда с приятелями еще не вернулся, бросился к вину, всегда ожидавшему его на столе, и повалился на постель с единственной мечтой: заснуть покрепче и ни о чем не думать. Мартину и в голову не приходило, что Бонда сидит в своих комнатах один, всеми брошенный, не имея сил выговорить ни слова. А Дженни с Армандо и Анри, изнуренные, огорошенные и еще более озлобленные, сидят у себя в ожидании обеда и каких-либо известий именно от Мартина.
Единственной мыслью Дженни в конце ее первого дня супружеской жизни была мысль о мести изменившей ей матери и окончательно теперь ненавидимой ею сестре.
Больше ни о чем не думала Дженни. Только бы уничтожить силу лорда Бенедикта, не позволявшую ей добраться до Алисы.
Что же касается того милосердного, кому она сама призналась, что ненавидеть его не может, – о нем она сейчас напрочь забыла.
Она унесла с собой из конторы ужасающий страх перед грозным лордом Бенедиктом и не менее жгучую к нему ненависть.
Глава XVII
Мать и дочь. Джеймс и Ананда. Ананда и пасторша. Жизненные планы Николая и Дории
На следующий день жизнь в доме лорда Бенедикта пошла обычным чередом, если не считать тяжелой болезни пасторши, за которой ухаживали Алиса с Дорией и которую лечил Ананда под руководством своего дяди князя Сенжера.
Леди Катарина никого не узнавала, и в ее расстроенном мозгу все время мелькала тень пастора, побеждавшего в борьбе Браццано, о чем пасторша говорила в бреду.
Лорд Бенедикт зашел к Алисе, нежно обнял ее, потрясенную сценами в судебной конторе, и объяснил, что бред ее матери отнюдь не отражает истины.
И что через несколько дней мать ее будет здорова.
– Тебе же, Алиса, надо очень и очень подумать обо всем, что за последнее время тебе пришлось пережить, увидеть и наблюдать.
