class="p1">Ронины, крестьяне, даже горожане, эта наконец… не трех, тридцать трех, если нужда припрет, можно притащить в замок. Впрочем, к чему привлекать ненужное внимание, хватая праздно шатающихся по главной площади бездельников. Есть же тюрьма, а в ней полно узников.

Начальник стражи хлопнул себя по бритому лбу, радуясь столь изящному решению проблем. Но нельзя просто умертвить и выставив на всеобщее обозрение два трупа. Сидельца по одному только запаху сразу же отличишь от порядочного человека. А вот тюремщики моются обязательно. К тому же их прически… да, тут о многом стоило подумать. Но времени не было.

— Двух не старых, осужденных на смерть мужчин тайно и быстро доставить из ближайшей тюрьмы в подземелье замка, — приказал он своему помощнику и сам, обнажив меч, вошел в темный прохладный коридор, где его, по заведенному обычаю, встречал сухопарый тюремщик.

Наверное, после расправы над арестованной следует покончить и с этим, запоздало подумал начальник стражи, впрочем, по-настоящему хороших тюремщиков мало.

Проходя мимо маленького аккуратного садика, он припомнил обезноженного тюремщика в замке Дзатаки, которому, несмотря на многочисленные просьбы разрешить покончить с собой, было отказано. Мало этого, явившаяся после убийства мужа Осиба забрала калеку в свой замок, пообещав, что там поможет ему встать на ноги. Надо же, пристроила у себя бесполезного калеку, в то время как сильные молодые самураи были вынуждены искать себе другое место службы, другого господина. Счастье, что самых ценных забрал к себе сегун, и кто-то остался близ семьи покойного дайме. Да. Судя по всему — хорошие тюремщики по весу риса. Об этом следовало помнить.

Глава 13

Юкки — начало изгнания

Говорят, сегун Хидэтада запрещал выдавать жалованье заболевшим придворным врачам. Так как неумение излечить собственный недуг доказывало некомпетентность целителя.

Токугава-но Дзатаки. Из записанных мыслей

Безошибочным внутренним чутьем Юкки постигла, что ее идут убивать, и поднялась с подстилки в ожидании неизбежного. Никакой магией, приписанной ей Кимом, она не обладала. Разве одно-единственное, странным образом приобретенное знание о перемещении души в другое тело и затем возврат в прежнее, аккурат в ту минуту и секунду, когда произошел выход. Пока тело еще не остыло, и кровь не остановилась в жилах, превратившись в ленивую и никуда не годную массу. Но теперь…

Она услышала, как где-то там, за дверями ее камеры и даже дальше щелкнул замок входной двери и послышались шаги, ближе, ближе.

«Если меня зарубят сейчас, я не вернусь уже никогда. Не вернусь в это тело, не буду больше Юкки — женой Минору, матерью Ичиро». Она мысленно проверила всегда готовые принять ее коридоры времени. Все было как надо. Все в самом лучшем виде. После рокового удара мечом она будет продолжать жить, но только не Юкки. Кем-то другим — мужчиной, женщиной или ребенком, в этом мире, в далеком будущем или прошлом. Но непременно будет жить.

Как же горько покидать…

Шаги остановились возле Юккиной камеры, щелкнул засов, звякнули ключи. Да, ее запирали что надо. Боялись потому что.

Перед глазами Юкки замаячила огненная мишень, в которую она должна была привычно воткнуться. Не в молоко, а в самый центр, в яблочко, в глаз дракона. Туда, где открываются спасительные коридоры, куда понесет ее странная сила и ветер времени.

Дверь распахнулась. Незнакомый самурай в коричневом кимоно с пятью гербами сегуната и словно светящимся в темноте мечом. Главное — не паниковать, не плакать, главное — сохранить лицо, все равно уже тела не спасти.

Огненная мишень запульсировала с неожиданной силой, втягивая Юкки в себя, а та, как зачарованная, смотрела на блестящую катану, как будто бы в ее серебристом свете для нее, для Юкки могла открыться долгожданная тайна.

Сколько раз уже убивали ее — мужчиной, женщиной, стариком и ребенком. Ее временные оболочки разлетались на части, шинкованные безудержной силой и острыми мечами, и вот теперь…

Она инстинктивно сделала шаг в сторону, пропуская меч, ворвавшийся в камеру ветер странствий растрепал ее черные волосы, новый замах сверху вниз получился растянутым во времени. Должно быть, в Юкки проснулась забытая поэтесса времен Желтого Императора в Китае. «Меч похож на струну. На струну, на которой играет судьба, — подумалось ей. — Мое тело было безупречным музыкальным инструментом, на котором понимающие пальцы Минору могли играть любые, даже самые сложные музыкальные композиции. Как жаль, что этот великолепный инструмент будет сломан. Утерян для вечности…»

Дневной свет играл на лезвии катаны, перед глазами пульсировала заветная мишень, Юкки набрала в легкие воздух, она знала, что «замороженный» воин не разморозится без ее согласия. Но с другой стороны, она понимала и то, что не может сейчас обойти посягавшего на ее жизнь самурая и как ни в чем не бывало выбраться из тюрьмы. Не получится, потому что эта пауза — суть растяжения времени — дана только для того, чтобы она успела принять свою судьбу и покинуть тело до того, как…

Но об этом не следовало думать.

Перед глазами Юкки пронеслись Минору, на руках которого лежал крошечный Ичиро, мама, Арекусу, Фудзико, служанка Каори… Мысленно поклонившись каждому, она заторопилась, подгоняемая ветром странствий.

Меч зажегся с новой силой, и Юкки добровольно встала под удар.

Пространство тряхнуло, точно мир вдруг пробудился от непонятного сна, воин вздрогнул и со всей силой перерубил стоящее перед ним мертвое тело.

Душа Юкки ловко скользнула в пульсирующую мишень и полетела дальше, по знакомым ей коридорам времени. Впрочем, далеко она не собиралась улетать, она еще была нужна своим близким, она еще могла попробовать повлиять на их судьбы, помочь. Увидеть их, по крайней мере, еще раз человеческими глазами.

* * *

Перед Алом открыли двери в кабинет сегуна, где его давно уже дожидался Ким. Игра предстояла непростая. С одной стороны, нужно было потянуть время, пока начальник стражи покончит с Юкки и приготовит трупы якобы погибших от ее магии воинов, с другой — надо же было как-то объяснить Алексу, отчего он до сих пор не выпустил его невестку.

По сигналу Кима две девушки внесли в комнату столик и поставили на него чашки для саке и разнообразную закуску.

— Простите меня, — Ал не мог разговаривать с Кимом в присутствии суетливых теток, разве что перейти на русский, но это на крайний случай. — Простите меня, но я только что ел, и дело, по которому я явился сюда, безотлагательное.

Одна из придворных дам бросила на Ала уничижительный взгляд.

— Не психуй, — усовестил Ала Ким по-русски, после чего перешел на