А потом береговой ветер задул сильнее и повлёк плотный клубок тумана прочь от материка, за голубеющий морской горизонт. Всё дальше и дальше отлетало серое облачко, то ли постепенно истаивая под солнцем, то ли растворяясь в лёгкой дымке, вьющейся над волнами…

Двое мужчин и мальчик следили за ним, стоя по пояс в воде, пока оно не скрылось из глаз.

Раскинув стынущие руки,

Не видя неба в серой мгле,

Уже на том краю разлуки -

Убитый парень на земле.

Он, может, сам во всём виновен

И получил, что заслужил.

Но ток живой горячей крови

Не дрогнет больше в руслах жил.

Пусть оправдают, пусть осудят -

Ему едино. Он ушёл.

Теперь угадывайте, люди,

Кому с ним было хорошо.

А он не сможет оглянуться

Из-за последнего угла

И протрезветь, и ужаснуться

Своим же собственным делам.

Нам словно мало тех напастей,

Что посылают небеса.

С какой неодолимой страстью

Себя двуногий губит сам!…

Пока ты жив, ещё не поздно

Начать с начала бренный путь.

Там, наверху, пылают звёзды.

Там, дальше, – есть ли что-нибудь?

Дано ли будет нам обратно

Сойти во славе новых тел

И смыть всю грязь, и выжечь пятна,

Коль в этой жизни не успел?…

Быть может, вправду наше семя

Бессмертным спит в кругу планет

И ждёт, когда настанет время,

И прорастёт… А если нет?

А вдруг ни ангелы, ни черти

Не пронесутся в пустоте,

И что душа избегнет смерти -

Всего лишь сказка для детей?

А вдруг в последний раз, не в первый

Приходим мы на этот свет?

И впереди – лишь тьма и черви?

И рая нет? И ада нет?…

И нет суда, и нету судей,

И ни похвал, ни укоризн,

На что, мол, тринькаете, люди,

Одну-единственную жизнь?…

Иди, не опуская веки,

Живи мгновенья, как года,

Но каждый след чтоб был – навеки.

И каждый шаг – как в никуда.

13. Четыре орла

Странное всё-таки ощущение, когда облако проползает у тебя под ногами и в его разрывах ты видишь речку на дне долины, лес, превращённый высотой в зелёный бархатный мох, и тропу, по которой поднимался наверх. По глубокому убеждению Волкодава, человек не был предназначен смотреть на облака сверху вниз. Не дело добрым людям селиться на самом пороге Небес. То есть люди, конечно, далеко не всегда вольны выбирать, где им селиться. Насядут враги – мигом сбежишь в такие места, которые раньше и в страшном сне привидеться не могли. Тем не менее до своей встречи с виллами Волкодав вообще сомневался, следовало ли считать горы творением Светлых Богов или же их сверкающая красота в действительности была неким невероятным преломлением Тьмы. Совсем другое дело – заросшие сосной и дубом холмы, на которых он вырос. Вот это, вне всякого сомнения, было благое и доброе место, созданное для праведной жизни. Но там, где разреженный воздух едва наполнял лёгкие, где взрослые ивы и берёзы были едва в пядь высотой, а рядом стыли промороженные вечным холодом ледники?… Если бы кто спросил Волкодава, он, пожалуй, ответил бы – незачем смертным столь святотатственно приближаться к небесному царству. Что хорошо для Богов и бесплотных душ, веселившихся, по словам Йарры, над пиком Харан Киира, то было совсем не предназначено для живых людей. Беда только, мнения Волкодава никто особо не спрашивал. Хозяйка Судеб определённо посмеивалась за плечом у юной Вионы, когда та взяла со своего телохранителя обещание доставить Йарру домой. И вот теперь это обещание загоняло Волкодава всё выше в горы, и ничего с этим поделать было нельзя.

Положа руку на сердце, Йарра не очень определённо знал, куда следовало идти. Отец говорил ему когда-то, что его род обитал на правом плече горы Четыре Орла. Но вот куда следовало повернуться лицом, чтобы нужный склон оказался правым, – этого мальчик сказать при всём желании не мог.

– Смотреть, вероятно, следует на восток, и склон, таким образом, оказывается южным, – предположил Эврих. – Юг и восток – благие стороны света, туда и обращают добрые люди выходы из жилищ. Ну и не вверх же по склону горы… Так, друг Волкодав?

Тот кивнул, не находя ошибки в рассуждениях учёного. «Правый» всегда означало «правильный», а стало быть, южный или юго-восточный. Оставалась сущая мелочь: разыскать и дойти.

Первые два дня они пересекали приморскую степь и зелёные увалы предгорий. Эврих наслаждался теплом и возможностью ходить так, как приличествовало просвещённому арранту: в тонкой льняной рубашке и с обнажёнными (непристойно голыми, на взгляд Волкодава) ногами. С высотой сделалось холоднее. Эврих крепился до первого снежника и только тогда со вздохами уподобился варварам – снова натянул на озябшие ноги плотные шерстяные штаны.

Порою Волкодав посматривал на него, беззаботно зевавшего по сторонам, и смешанное чувство зависти и тревоги посещало венна. Сам он, даже попав в Беловодье, всё никак не мог оставить привычку настороженно озираться, выискивая опасность. А когда вернулся назад, в свой мир, прежние навыки битвы за жизнь вспомнились сами собой, так, словно никакого Беловодья в его жизни и не было. Эврих же… Волкодав отлично знал: за плечами светлокудрого красавца арранта были свои испытания, не менее опасные и тягостные, чем его собственные. А вот поди ж, не разучился быть на этой земле добрым доверчивым гостем. Не крадущимся, вечно готовым к отпору лазутчиком, как некоторые другие…

Это потому, мрачно думал венн, что я за него и посмотрю, и увижу. И в драку, если придётся, за обоих ввяжусь. И он это знает. И до того, паршивец, привык, что «спасибо» лишнего разу не скажет… Иногда венна злило это обыкновение Эвриха сваливать на него все заботы и хлопоты и вести себя так, словно Волкодав в самом деле был его телохранителем и слугой. Однако потом Эврих начинал читать Йарре что-нибудь