Бояре кричали «ура!» и обнимались, поздравляя всех с победой. Еремеевцы, слушавшие у открытого окна, воодушевлённо хлопали друг дружку по плечам и кидали вверх шапки. Матушка царица при всех, не стесняясь, бросилась мне на шею, одарив скупым австрийским поцелуем. Ничего не оставалось, как раскланяться и деликатно отказаться выходить на «бис»…

От шума и криков наконец-то пробудился помятый государь. Глянув на его разукрашенную причудливой гаммой синего, фиолетового, багрового и даже зелёного физиономию, царица Лидия побледнела и, всплеснув руками, взревела во всю мощь динамиков:

– Кто есть посметь так бить мой венценосний сюпруг?! Я сей же един секунд сама поотбиваю? понабиваю?! я поубиваю всех к… к… ет-ре-не-фене!

– Ути-пуси, моя ненаглядная, – растроганно промычал Горох, распахивая объятия.

– Тогда подпишите ордер на обыск балагана, – вовремя встрял я.

Государь, не глядя, чиркнул автограф гусиным пером на чистом листе бумаги. Всё нормально, прочее я аккуратненько допишу сам. И чем быстрее вы осчастливите меня своим уходом, тем меньше времени у циркачей останется на сокрытие улик. А улики есть! Ведь не только они нас били, мы тоже… одного… Митька по лбу ранил. В общем, один калека у них точно есть!

Из терема царственная чета выходила в обнимку, под приветственные здравицы и слёзы умиления. Хорошо всё то, что хорошо кончается…

– Никитушка-а…

– Иду, иду!

Я вспомнил о страдающей Яге и неуклюже бросился ей на помощь. То есть бросился-то я, наверное, очень даже ловко, а вот что делать и как помочь, увы, и близко не представлял. Попробовал деликатный массаж, бабка расхихикалась, покраснев до ушей:

– Охти ж мне, щекотно-то как… ох… ох…хи!… Не могу, пощади старую, отпусти душеньку на покаяние, а тока… ох…хи! по рёбрам инше не елозь, ох-хи-хонюшки!

– Я стараюсь.

– Ох и старанья у тебя… ох и… Э? Эй, Никитка, да ты что ж творишь, дитё неразумное?!

– Бабушка, я массажирую, не сбивайте меня.

– Ага, массажирует он… Жениться тебе надо, вот что!

Я плюнул и отошёл в сторону, демонстративно скрестив руки на груди. Яга отдышалась, подумала и, подмигнув, указала пальцем на полку:

– Во-о-н ту баночку возьми, две ложки отсыпь, с маслом льняным перетри, в трёх водах отпарь, с можжевеловой водкой вскипяти, щепоть перцу брось, соли каменной на глазок и…

– …стрихнина на вкус! – возмущённо продолжил я. – Нет, ну кто над кем издевается?! В прошлый раз по вашим рецептам мы едва весь терем к чертям не похоронили!

– Но ить ты ж рецептуру не дослушал… – тоже ударилась было в обиды моя домохозяйка, как в двери без стука вломился раскрасневшийся Митяй.

– Батюшка Никита Иванович! Да что ж это такое творится-деется?! Не успел я, добрый молодец, одёжу синюю да красную с себя стянуть, а ворьё недобитое уже по всему базару с ухмылочками наглющими разгуливает! Какой свин судейский энтих двоих на волю выпустил, чтоб они мне пред очи честные, оперативные документами об освобождении мельтешили? Покажите мне сего адвоката, я ж его своими руками в наковальне закопаю!

– Митя, сядь.

– А вот не сяду, ибо нет мне покою! – в отчаянье взвыл он, хлопая шапкой об пол. – Почему милиция воров ловит, а крысы судейские отпускают?! Почему вы как сыскной воевода тока руками разводите? Почему бабуленька, спец экспертизный, у печки ра… в непривычной позе стоит?

– Радикулитом скрючило, Митенька, – жалобно пискнула бабка.

– Дык поможем разом!

И, прежде чем я успел раскрыть рот, этот бугай – рекордсмен в тяжёлом весе – мигом подхватил Ягу, упёрся ей коленом в спину, одним рывком с хрустом выпрямляя окаменевшую от ужаса старушку. После чего вновь развернулся ко мне, бухнулся на скамью и, повесив буйну голову ниже полутораметровых плеч, тихо заплакал…

– Ну… ты это… зря, не надо… – Я, смущённо откашлявшись, потрепал его по плечу.

Наша домохозяйка стояла ни жива ни мертва, прямая, как берёзка на выданье.

– Всё утрясётся, главное, чтобы мы продолжали заниматься своим делом и не сдавались. Любые указания сверху – они не навсегда. Царица не дура, должна же она понять рано или поздно…

– Всё одно, – мрачно буркнул он, не поднимая глаз. – Не будут боле злодеи, что лошадушку нашу воровали, пречистую землю лукошкинскую лаптями грязными марать.

– Митя… ты с ума сошёл?! – ахнул я.

Он гордо вскинул зарёванное лицо и срывающимся голосом доложил:

– Можете уволить меня грешного, а не стерпел я! Как их на базаре увидел, так и вскипело ретивое… Схватил жульё за химок, бочонок ближайший капустный опростал да в ёмкость евонную опять-таки обоих и упёк! До ворот отделения пинками катил, сердце радовал! Теперича хоть казните, хоть расстреливайте, а отвёл душу…

Я честно досчитал до десяти, медленно сделал два дыхательных упражнения китайской гимнастики и только после этого позволил себе пулей кинуться во двор. Заботливый Еремеев поймал меня на ходу, успокоил и оттащил в сторону:

– Не смотри, Никита Иванович, он ить не со зла, а от обиды милицейской. Щас ребята топор да зубило приволокут, и освободим задержанных.

– ???

– А иначе никак… Парень твой их не иначе как ногами утрамбовывал, ни в какую не выковыриваются!

Я застонал и отвернулся в сторону. Минут через десять – пятнадцать все было кончено… Расклёпанный на досточки бочонок валялся посреди двора, а двум конокрадам стрельцы терпеливо пытались вернуть человекообразную форму. Дразнящий запах кислой капусты разливался в воздухе. Лихорадочно подбирая слова извинений за противоправные действия своего же сотрудника, я не сразу обратил внимание на то, что меня тянут за рукав…

– Батюшка сыскной воевода, а вот не изволите ли глянуть?

Молоденький стрелец протянул мне объёмный свёрток, упакованный в мягкую кожу и перетянутый верёвочкой.

– Мы с Петровым тока что обнаружили, ко днищу прилип. Может, и не важное что…

– Важное, –