Сказав, что опоздает, если тотчас не выйдет из дома, он поспешил в центр Стокгольма, сияя от радости и на ходу напевая популярную шведскую песенку «Это сон, это легкий туман». Вечер был холодный: приближалась зима, и возвращались воспоминания о холодном лете на Датском. Нильс бежал по мостам, связывающим центральные острова Стокгольма, и чувствовал знакомый морозец, который возвещал, что первый снег не заставит себя ждать. Совсем скоро королевский дворец, здание риксдага и церкви старого Стокгольма накроет белым покрывалом, а если зима будет особенно холодной, то залив замерзнет и дети будут кататься на коньках там, где сейчас паромы перевозят людей между множеством островов архипелага. Почему-то для Нильса мысль о замерзшем Стокгольме была приятнее, чем о зимовке на Датском: открыточная красота выигрывала у суровой реальности диких арктических пустошей.

Остаток недели Нильс не мог сосредоточиться и все думал об Анне. Его освободили от обычных обязанностей ассистента на кафедре физики, чтобы он прочитал студентам лекцию о технических аспектах несостоявшейся экспедиции к Северному полюсу. Он объяснил, что Андре выбрал его из сотен кандидатов, поскольку он обладал фотографическими навыками и опытом научной работы. Нильс рассказал студентам, что перед отъездом из Гётеборга он изучил, какую силу трения создают гайдропы, и оценил проницаемость оболочки шара. При этом он признал, что не учел в расчетах наличия швов и потому впоследствии пересмотрел свою характеристику летных качеств «Орла». Пока он говорил, его разум работал отрешенно, как автомат. Семинары и лекции шли как в тумане: Нильс считал минуты до встречи с Анной. Предвкушение этого свидания радовало его даже сильнее, чем в свое время весть о том, что Андре выбрал его в качестве третьего участника экспедиции. Впрочем, тогда он понимал, что на подготовку уйдут месяцы, и это несколько омрачало восторг, но теперь до новой встречи с Анной оставались считаные дни, и Нильс чувствовал, как сердце в груди трепещет от нетерпения.

Воскресным утром он покатался на велосипеде – видавшем виде агрегате из железа и дерева – со своим другом Густавом Лангом, а после обеда навестил Петерсов и Валлингов. Наконец наступил вечер и настала пора переодеться в строгий костюм и рубашку с накрахмаленным воротником-стойкой. Нильс помылся, напомадил и пригладил волосы, разделив их тончайшим пробором, и спустился вниз встречать гостей. Он не был знаком лишь с Йонсом Йоханссоном, преподавателем Каролинского института, но вскоре уже рассказывал ему о своих приключениях с Андре, который также сидел за столом.

Ужин шел чудесно – говорили в основном о воздухоплавании, – но Нильс сидел как на иголках. К которому часу он пригласил Анну? А вдруг она придет слишком рано? Теперь, когда до встречи оставалось всего ничего, Нильс хотел отсрочить этот миг, опасаясь, что Анна окажется не такой прекрасной, какой он ее помнил.

Раздался звонок, и он поспешил к двери, промокнув салфеткой влажные от волнения руки. Его горло сковало, и он испугался, что у него дрогнет голос, когда он поздоровается с Анной. Однако за дверью оказался юный студент, который хотел что-то узнать у своего преподавателя. Нильс пригласил его войти, но, пока он говорил с ним, раздался новый звонок и Анна, к его ужасу, проскользнула мимо него в столовую, где гости доедали пудинг. Пообещав студенту, что уделит ему время на следующий день, когда придет на работу, Нильс выставил его за дверь и вернулся в столовую, где оказалось, что Анну – или мисс Шарлье, как теперь полагалось ее называть, – уже представили его отцу.

Как хозяин Нильс по очереди беседовал с каждым из сидевших за столом. Ему было мучительно говорить с кем угодно, кроме Анны, и невыносимо видеть, как Анна разговаривает с другими присутствующими в столовой мужчинами. Нильс хотел, чтобы время пошло быстрее, надеясь, что у него будет возможность проводить Анну домой.

Тем временем Андре, как на грех, беседовал с матерью Нильса. Сначала он с любовью рассказывал о своей матери, Мине, но потом разговор зашел о культуре и Андре, к стыду Нильса, стал показывать, как он невежественен во всем, кроме патентов и воздухоплавания. Он имел неплохую репутацию в научной сфере, но совершенно не проявлял интереса к литературе и искусству, что впоследствии признали его недостатком.

– Господин Андре, когда же вы примете наше приглашение в оперу или на выставку? – спросила Розалия.

– Искусственность оперы меня не привлекает. Она не производит на меня впечатления: я предпочитаю надежность реального мира, – ответил он, а затем сказал Розалии, что не видит смысла в посещении концертов и музеев.

– Может, тогда придете на банкет в честь Сельмы Лагерлёф, который устраивают на следующей неделе? Она получила литературную премию за «Сагу о Йёсте Берлинге». Полагаю, вы читали эту книгу?

– Нет, не читал. Но я читал «Мюнхаузена» – думаю, это примерно о том же.

Розалия Стриндберг натянуто улыбнулась, а затем, повернувшись к сестре, шепнула:

– Полагаю, если ты настолько целеустремлен, что готов организовать и профинансировать экспедицию к Северному полюсу на воздушном шаре, то круг твоих интересов довольно узок. У тебя просто нет ни времени, ни желания обращать внимания на что-либо за пределами собственного мирка. И все же я не ожидала, что он окажется настолько самовлюбленным.

Наконец Анна предложила исполнить что-нибудь на фортепиано, и атмосфера стала более торжественной. Нильс испытал облегчение, устав от оживленных, но наигранных застольных бесед, и просиял от собственнической гордости, когда другие гости похвалили музыкальность Анны.

К половине двенадцатого вечеринка подошла к концу, и Нильс вызвался проводить Анну до дома. К его радости, она немедленно согласилась, однако он недолго чувствовал себя триумфатором, потому что с ними пошли еще несколько мужчин, включая Андре, и Нильс снова не сумел улучить момент, чтобы остаться наедине с Анной. Совсем скоро они дошли до дома Петерсонов.

– Может, встретимся завтра? – предложил Нильс, когда они с Анной остановились у порога.

– Вы прекрасно играли, – вмешался Андре. – Надеюсь, мне скоро доведется послушать вас снова.

– Спасибо. Мне тоже было приятно. Я нечасто выбираюсь из дома и еще реже получаю возможность поиграть на фортепиано.

Анна вставила ключ в замок. Последовали рукопожатия, слова прощания и пожелания спокойной ночи. Затем, к досаде Нильса, Анна скрылась за дверью.

Не показывая, как он разочарован этим вечером, Нильс вместе с Андре пошел назад. Как обычно, говорить с Андре о чем-либо, кроме экспедиции, было невозможно, а Андре негодовал из-за поведения Экхольма, которого считал предателем.

– Если бы ветра в Виргохамне сыграли нам на руку, нам не пришлось