Вскоре после распоряжения стали срочно рыть канавы под фундамент. Первым стали возводить правое крыло, если смотреть с реки: Благовещенскую (нижнюю) церковь (в 1724 году была освящена верхняя — на втором этаже — церковь во имя святого Александра Невского) и примыкающий к ней корпус, который позже назовут Духовским.

Церковь заложили 21 июля, когда по крестьянскому календарю пора начинать жатву ржи. Сотни мужиков, оторванных от прямого дела, принялись таскать кирпичи, готовить известь, тесать бревна. Но печали в том монастырские власти не испытывали. Людишек и богатства хватало. Еще в 20-й день ноября 1713 года государь изволил приписать к обители «для содержания братии» 1654 крестьянских двора. Можно было не скупиться и строить добротно.

Наблюдение за всеми работами поручили саксонцу Кристофу Конрату. Он приехал в Россию накануне нарвской «конфузии», в 1700 году, и все прошедшие годы служил при Оружейной палате.

Почти полтора года, с перерывом, успешно трудился Конрат в Петербурге. И вдруг, когда построена Благовещенская церковь, почти завершен Духовской корпус, Кристофа Конрата вновь отсылают в Москву. А продолжить сооружение монастырского ансамбля царь поручает Теодору Швертфегеру.

Швертфегер прибыл в Петербург в 1713 году и ничем еще себя не проявил. По замечанию Якоба Штелина, он «был собственно золотых дел мастером, хорошо рисовал и делал модели». Так почему же строение монастыря доверили именно ему?

Причин, видимо, несколько. Первая из них — время. В России еще не существуют понятия Артист, Художник. И архитектор, и скульптор такие же мастеровые; как каменщик, кузнец, портной (не случайно в 1724 году царь издал указ: всех незаконнорожденных брать в художники).

Вторая — сам Петр. В тот 1720 год, когда строение монастыря поручено Швертфегеру, для Петра важнее всего Петропавловский собор в крепости. Особенно его колокольня, с которой можно будет любоваться растущим Петербургом. И еще очень нужен новый каменный госпиталь на Выборгской стороне. Там место Трезини, там в первую очередь следует ему приложить свои силы и способности. А с монастырем все просто. Модель существует. Она одобрена, и строить по ней может любой.

Но, вероятно, было еще нечто. Вовсе не случайно Швертфегер начинает свою деятельность с изготовления новых чертежей и новой модели главного монастырского храма. Располагая монастырь фасадом к Неве, Трезини сделал вход в собор с восточной стороны. Там, где должен помещаться алтарь. Нарушил канон без умысла, но во имя логики и красоты. (Несколько лет спустя он снова допустил такую же «оплошность»: сориентировал церковь при госпитале с севера на юг вместо положенной оси «восток — запад». Пришлось его преемникам переделывать чертежи и представлять их на новую апробацию.)

Точно так же за двести пятьдесят лет до описываемых событий митрополит Московский потребовал от Аристотеля Фьораванти, уроженца Болоньи, изменить первоначальный облик Успенского собора в Кремле, начатого «палатным способом». И зодчий вынужден был подчиниться. А в 40-е годы XVIII века Франческо Растрелли тоже станет переделывать свой проект собора Смольного монастыря. По требованию императрицы Елизаветы он увенчает храм традиционным русским пятиглавием.

Весьма возможно, что царь передал строение собора другому мастеру, уступив настояниям духовенства. Однако, не желая наказывать верного слугу за допущенную ошибку, Петр повелел Трезини заниматься другими, более срочными делами. Архитектору оставалось только молча согласиться. Эта безропотность позволила Трезини сохранить добрые отношения с монастырским клиром.

Швертфегер первым делом принялся готовить проект нового собора (модель его дожила до наших дней). Вход, конечно, с западной стороны. А по бокам апсиды две барочные башни-колокольни. Тугие завитки волют, вазы, статуи и другие декоративные украшения. Все очень типично для южнонемецкого барокко, когда подчеркнутой пышностью хотят прикрыть дырявый карман заказчика. И самое главное — разрушен привлекательный градостроительный замысел — треугольник главных городских шпилей.

Чтобы стать зодчим, мало уметь рисовать, чертить и обладать хорошим вкусом. Поручая огромное сооружение в общем-то дилетанту в архитектуре, Петр и сам, увы, поступил как дилетант. Собор, начатый Швертфегером, пришлось в 50-е годы срочно разобрать. Из-за технических ошибок, допущенных бывшим «золотых дел мастером», строение дало трещину и грозило рухнуть.

Надобно заметить, что петербургским монастырям не очень везло с завершением строительства. И было-то их всего два (а Москва насчитывала 21 монастырь) — Александро-Невский и Смольный. Первый сооружали 73 года. А второй — 90. Как тут не вспомнить Герцена: «В Петербурге можно прожить года два, не догадываясь, какой религии он держится; в нем даже русские церкви приняли что-то католическое…»

От первоначального проекта Трезини остались в Александро-Невском монастыре только глядящие на Неву малиново-красные с белым декором корпуса по обе стороны собора и Благовещенская церковь. (Левое крыло, если смотреть от реки, и замыкающую его Федоровскую церковь достроил по чертежам Доминико десятилетия спустя его однофамилец, а может быть, и очень дальний родственник, архитектор из Милана Пьетро Антонио Трезини.)

Еще не было монастыря. Среди канав, прокопанных для будущих фундаментов, среди штабелей досок и кирпича поднималась только Благовещенская церковь и примыкавший к ней корпус, но Петр отдал повеление: перевезти священную реликвию — мощи князя Александра — из Владимира в Петербург. Жаждал как можно скорее возвысить новую столицу в глазах народных.

С утра 30 августа 1724 года, в день заключенного три года назад мира со шведами, со всех концов юной столицы тронулись к будущему монастырю пехотные и драгунские полки. Распустив паруса, двинулись вверх по течению боевые корабли, во главе которых медленно плыл маленький ботик, первый кораблик Петра, прародитель русского флота.

Потянулись к монастырю и жители города. Кто в тяжелой громыхающей карете, кто верхом, а большинство — пешим ходом. Огромная людская змея двигалась по недавно открытому Невскому проспекту, или, как его тогда называли, «прешпективе»[4].

Мысль о ее необходимости для Петербурга родилась еще в 1712 году. Город настойчиво искал самых коротких и самых удобных путей к внутренним губерниям. И в первую очередь Адмиралтейство, ненасытно требовавшее из глубины России пеньку, парусину, лес, железо. Бесконечные обозы тянулись из Новгорода к Петербургу по теперешнему Литовскому проспекту. Потом поворачивали к видневшейся вдали тонкой адмиралтейской игле. Дорогу от этого поворота и прозвали «прешпективой».

Пленные шведы корчевали кривой болотистый лес, рыли осушительные канавы, подсыпали и мостили путь. В 1716 году перекинули первый постоянный мост через Фонтанку. Четыре года спустя — через Мойку. Вдоль всей адмиралтейской части прешпективы посадили в четыре ряда березы. Свидетельствует офицер из свиты герцога Голштинского, прибывшего в Петербург в июне 1721 года: «С самого начала мы въехали на длинную и широкую аллею, вымощенную камнем и по справедливости названную проспектом. Она проложена только за несколько лет и исключительно руками пленных шведов. Несмотря на то, что деревья, посаженные по сторонам в три или четыре ряда, еще невелики, она необыкновенно красива по своему огромному протяжению