день предвыборной кампании. Бессловесный выборный штаб через Ямадзаки предложил ей впредь обходиться одной официальной страницей в четыреста знаков; по времени это составляло одну минуту. Ее также ограничили в открытом выражении чувств. Организаторы опасались, что дальнейшее излияние эмоций легко смоет вопросы о реформах в столичном правительстве и вообще о демократии.

И председатель комитета Кусакари, и генеральный секретарь Кимура, и глава секретариата Куросава согласно решению предвыборного штаба, разработанному Ямадзаки, совершали агитационные поездки по всему городу. У Ногути выступление шло за выступлением: в первой половине дня – в стратегически важных пунктах, во второй – в определенных заранее местах собраний, вечером – в наблюдательном совете и увеселительных кварталах. Он обращался и к поденщикам, и к старостам на рыбном рынке. Позади грузовика, на котором разъезжал по столице Ногути, всегда, прячась, следовала машина-шпион соперничавшей партии. Впрочем, и за грузовиком Тобиты Гэна шпионила машина Партии новаторов.

Кадзу была верна себе: с ведром колотого льда она весь день направляла машину туда, где не успевал побывать Ногути.

Утром третьего дня грузовик остановился на холме в Кагурадзаке. Несколько партийных ораторов выступили с обращениями, потом Кадзу вышла вперед, чтобы произнести минутную речь, и тут ее жутко напугало лицо пожилого мужчины, стоявшего среди трех или четырех десятков слушателей.

Летнее солнце безжалостно палило дорогу, тянувшуюся по крутому склону. Людей, по виду служащих, пришло не много. С дороги перед грузовиком на оратора, стоявшего в кузове, в основном смотрели старики, возвращающиеся из магазинов домохозяйки, дети, студенты. Грузовик остановился в тени, но часть толпы оказалась на солнцепеке. Защищаясь от солнца, многие прикрывали лица носовыми платками. Партия новаторов, как правило, везде встречала искренних, благожелательно настроенных людей. Солнечные лучи, отражаясь от чистых белых летних рубашек, только усиливали это впечатление. Белозубые улыбки под соломенными шляпами, не напудренные, сияющие, с легким пушком щеки студенток, сильные, загорелые от работы на свежем воздухе руки и шеи – вот кто чаще всего собирался у грузовика. И Кадзу любила этих слушателей.

Однако тот пожилой мужчина был в поношенной, измаранной рубашке с распахнутым воротом; в нагрудном кармане сверкали зажимы двух авторучек, в пальцах виднелась сигарета, а к груди он прижимал старый портфель. Подставляя солнцу голову с коротко стриженными седеющими волосами, он, будто в улыбке, морщил лицо. Кадзу не сразу узнала его из-за прически. Когда-то это было необычное, хорошо вылепленное лицо красавца-мужчины, но к старости оно стало изможденным и приобрело неприятный, потасканный вид.

Когда Кадзу начала свое выступление обычной фразой: «Я – жена Ногути Юкэна», она почувствовала, что этот мужчина, глядя на нее, ухмыльнулся.

Она завершила минутное выступление, поблагодарила поддерживающих ее студентов за внимание, и толпа стала расходиться. Когда грузовик уже готов был тронуться к следующему пункту, Кадзу увидела этого мужчину снова: он постучал о борт грузовика.

– Мадам, мадам! – позвал он, обнажив в улыбке пожелтевшие от никотина зубы.

Она тут же спустилась и подошла к нему. Сердце странно забилось где-то там, под полотенцем, которое было вложено в кимоно под грудью, чтобы впитывать пот. Кадзу нарочно повысила голос:

– Сколько лет прошло! Надо же, как тесен мир. Какая неожиданная встреча.

Она хорошо помнила имя – Тоцука, и тем не менее умышленно его не назвала. Чтобы скрыть тревогу, Кадзу прищурилась, якобы не в силах вытерпеть слепящее солнце, вгляделась в поезд, мчавшийся по подвесной дороге у подножия холма. В небе таяли под солнцем редкие зыбкие облака.

– В чем дело? – тихо спросила Кадзу.

– Есть разговор.

Кадзу бодрым тоном обратилась к стоявшим в грузовике организаторам:

– Я встретила знакомого, нам надо поговорить, а вы пока передохните.

Тоцука потащил ее в торговавшее льдом кафе на другой стороне улицы. Бело-голубые занавески у входа выглядели мило, но внутри, в заставленном стульями зале, царил тягостный полумрак. Войдя в кафе, Кадзу громко распорядилась:

– Отнесите людям в грузовике двадцать порций сладкой фасоли со льдом, да поскорее. А сюда – две порции, можно потом. Готовьте и быстро несите к грузовику.

Кадзу и Тоцука сели за столик в мрачном углу под календарем. Предыдущие посетители пролили воду, и столешница осталась мокрой. Кадзу показалось, хотя этого никак не могло быть, что на календаре фотография Ногути, и она пригляделась. Там оказались отпечатаны только желтый купальник киноактрисы и спасательный круг в капельках воды.

– Так в чем дело? – снова, торопясь избавиться от тревоги, спросила Кадзу.

– Ну, не спеши. Еще жарче станет. Выступление твое вполне… Я давно понял, что ты далеко пойдешь.

– Если по делу, говори скорей. Деньги?

С мужчиной, которого она не видела лет тридцать, Кадзу говорила небрежно, и лишь ее глаза, поблескивая, неотрывно следили за каждым его движением. В глубине кафе скрипело – набирали лед.

– Нет, я в последнее время заделался писателем. – Тоцука прошелся растопыренными пальцами по старому портфелю и поспешно, словно на ощупь, его открыл.

Внутри лежала куча каких-то мятых бумаг. Тоцука уткнулся в портфель и невыносимо долго что-то там искал. Солнечный свет, отразившись от кафельной плитки у входа, упал на его опущенные, невероятно длинные ресницы. Кадзу помнила, что в молодости Тоцука гордился своими ресницами. Сейчас они стали пепельными, но по-прежнему изящно прикрывали его окруженные морщинками глаза.

– А-а, вот она. – И Тоцука небрежно выложил на стол тоненькую брошюрку с надписью «Биография супруги Ногути Юкэна, составил Отвязный Рыболов»[36].

Пальцы Кадзу, когда она листала страницы, дрожали. У каждой главы было эротическое название, и содержали они описание их совместной жизни с Тоцукой, через несколько лет после того, как Кадзу девчонкой приехала в столицу. Он выступал под своим именем и изображался искренне влюбленным мужчиной, а Кадзу – распутницей. Буквально в следующих выражениях: «Из двух путей – любовь или тщеславие – она решительно, отбросив любовь, выбирала дорогу, на которой могла удовлетворить свои амбиции». В рассказах о ее последующих скитаниях, вплоть до брака, все выставлялось так, будто она достигла своего нынешнего положения, торгуя любовью, принося в жертву множество мужчин. Читая последние страницы, Кадзу поняла цель этой книжонки. Представить Ногути божественно-добрым, а Кадзу – бессовестной женщиной, обманувшей его с целью стать женой губернатора.

– Это все какой-то бред, – пробормотала Кадзу, сдерживая слезы.

– Бред или нет, это только мы с тобой знаем. – В словах Тоцуки, снова показавшего в улыбке прокуренные зубы, сквозил расчет шантажиста, отдававший нафталинным духом мелодрамы.

Складывалось впечатление, что с этим человеком можно не считаться. Теперь Кадзу впервые смогла посмотреть на него прямо. Под этим взглядом в упор Тоцука опустил длинные ресницы. Кадзу решила, что он тоже напуган.

Принесли фасоль со льдом.