— Говно вопрос! — физрук подмигнул ему обоими глазами, свесился на нижнюю палубу и заорал: — Селиверстова! К тебе обращаюсь! А ну бегом сюда, только сначала возьми у меня аптечку из сумки. Прямо сверху лежит, не копайся там особо. Повздыхай мне еще! А ну-ка бегом марш!

Судя по недовольному пыхтению Степаныча, Селиверстова не проявила должного рвения в исполнении поручения. Физрук нетерпеливо постучал ногой по палубе, пробормотал «ничего нельзя доверить» и хлопнул Шамана по плечу:

— Ладно, Санчо, я сам сейчас принесу. Ты нормально? Сознание не потеряешь? Смотри мне!

С этими словами он рванул по лестнице вниз.

Крюгер проводил Стаканыча недоуменным взглядом и уставился на Шамана — тот безо всякого выражения разглядывал свой окровавленный палец.

— Санек, это что за херня-то?! Он реально дядя твой, что ли? Чего он так суетит?

Шаман скривился и отмахнулся.

Капля его крови упала на палубу речного трамвая.

Тан

1388 год

Оно ощущало присутствие разумов наверху — сильных, яростных, жестоких. Жестокие разумы оно не любило — их вкус отдавал сладковатой гнилью; их присутствие, тем не менее, означало кровь.

Кровь нужна была для того, чтобы проснуться.

Оно потянулось наружу — во сне это было трудно, но возможно.

Наверху возобновилась бойня.

Кровь лилась нескончаемыми потоками, пропитывая грунт, омывая его ложе. Оно металось во сне, желая бодрствовать, но не могло сбросить незримые путы. Его сон был тяжелым и тонким.

Его беззвучный рев отдавался на тысячи полетов стрелы. Разумы наверху крошились, не в силах выдержать его голода и ярости. Дети просыпались седыми. Старики отрезали себе веки, чтобы перестать каждую ночь тонуть в бездне кошмаров. Женщины рожали бесформенные куски плоти. Мужчины убивали и умирали тысячами, привлеченные зовом его сна. Их кровь не могла его пробудить.

Начался скрежет, не стихавший много лун.

Камни проклятого поселения, построенного над его ложем, перемалывались в пыль.

Оно улыбнулось, зная, что разумы вернутся и отстроят всё заново.

Начался новый цикл.

Оно спало.

25

Речной вокзал Азова ни на какой вокзал похож не был — небольшой сарайчик на берегу Дона, оснащенный дощатой пристанью. Понукаемые классными руководителями, школьники выгрузились из речного трамвая по узким сходням, наступая друг другу на пятки; Пух, Крюгер и Новенький держались вместе и оглядывались по сторонам в поисках Шамана — тот хмуро плелся позади, стараясь не встречаться ни с кем взглядом.

— Че за жара-то?.. — ныл Крюгер, обливаясь пóтом. — Печет, по ходу, как в июле! Штаны к жопе прилипают.

— Хватит вредничать, — сказал Пух. Его тоже выматывала аномальная жара, но по какой-то причине Аркаша не мог прекратить придираться к каждому слову друга. — Через месяц снег пойдет — сам же первый будешь страдать, что холодно.

— Ой, отъебись, — Витя вытер лоб рукавом рубашки. — Надо было, по ходу, дома оставаться, чем с вами, придурками, париться в этой жопе мира.

Новенький покрутил головой, осматриваясь. В Азове он никогда раньше не был, но, судя по первому впечатлению, Витя был прав в оценке ситуации: в окрестностях сонного и безлюдного речного вокзала ничто не напоминало о тысячелетиях кровопролития, творившегося в этих местах. Застывший раскаленный воздух прозаически пах собачьим говном, речной затхлостью и дымом — кто-то из местных жителей уже раскочегаривал мангал по случаю пятницы. С другой стороны, подумал Степа, наверняка все античные цивилизации пахли именно так.

Химичка Ольга Валерьевна дождалась, пока школьники высадятся на берег, подняла руку и сказала:

— Минуту вашего внимания.

Новенький впервые сообразил, что Гитлер не повышала голос — однако же всё внимание присутствующих оказывалось приковано к ней и без этого. Степе уже было стыдновато за свои мысли о ТТ и о предназначении одной из его пуль, но Ольгу Валерьевну он по-прежнему ненавидел. Тем не менее, он прекратил принюхиваться и вместе со всеми уставился на учительницу. Та объяснила, что у вокзала уже ожидают автобусы, к лобовым стеклам которых прикреплены таблички с указанием класса, — если кто-то вздумает поехать в Танаис на чужом автобусе, то пусть пеняет на себя («Чупров, тебя отдельно касается»).

Это была короткая и скучная поездка. Три старых грязных «Икаруса» пылили по поселковой дороге, минуя покосившиеся одноэтажные дома и то, что на юге называлось словом «кушеря́» — заросли неопределенных диких кустов. В отличие от Ростова, утопающего в зелени, здешние деревья успели облететь — они протягивали голые ветви к солнцу, словно стремясь сдернуть его с белого раскаленного неба. Опавшей листвы при этом почему-то видно не было, и зрелище получалось странное и неуютное. Пух подумал о гигантских скелетах, поежился и постарался в окно больше не смотреть.

— А где все? На улице, понял, ни души, — сказал Крюгер с соседнего сиденья. Словно назло кому-то (или себе), он продолжал яростно расчесывать рану на своей ноге.

— Всегда так, — откликнулся из недр «Икаруса» Костя Ким. — Азов реально жопа. Моя прабабка тут жила — почти в самóм Танаисе, на самом деле.

— Она переехала? — осторожно спросил Новенький, зацепившийся за прошедшее время в слове «жила». Выслушивать историю семьи Каратиста не хотелось, но Степу тоже придавили неестественная тишина и голые деревья за окном.

— Померла от синьки, — донесся из-за спины спокойный ответ Кима.

Краеведческий музей Танаиса, как и речной вокзал Азова, оказался неказистым для своего громкого названия. Вместо колоннады, которую себе почему-то представлял Аркаша, автобусы остановились перед какой-то халупой, выкрашенной в зеленый цвет. За флигелем простиралось коричневое поле, усеянное средней величины камнями и поросшее жухлой травой.

— М-да… — разочарованно буркнул Пух, выходя из автобуса.

Кровавое и буйное прошлое Танаиса, судя по всему, окончательно осталось… м-м-м… в прошлом. Аркаша остро захотел домой, поскреб раненую кисть руки и ойкнул. Крюгеровская чесотка, кажется, перекинулась и на него!

— Вот! А вы, лошня, меня не слушали! — торжествующе сказал Крюгер, оглядываясь по сторонам. — Точняк разводка какая-то. Сейчас денег, поняли, с нас соберут и нахуй пошлют! Всё как я сказал!

Новенький заметил, что ничего такого Витя не говорил, за что был моментально послан в сраку.

— Завалите оба!