— Реально, братан, покажи руку.

— Да дохера ты понимаешь в боевых ранениях! — Крюгер подскочил к Аркаше, схватил его за запястье и дернул, пытаясь выковырнуть руку друга из кармана. — Че там у тебя?

Пух страдальчески зашипел и прижал стиснутый кулак к груди.

— Аркаш, ну правда, — встрял Степан. — Дай посмотреть. Вдруг у тебя там в рану что-то попало, мало ли.

— Новый, тебе что, понял, семьдесят лет? — не унимался Крюгер. — Отъебитесь уже от него, раскудахтались, как бабки. Всё по ходу в ёлочку!

Аркаша, никогда раньше не слышавший этого выражения и подозревавший, что Крюгер только что его придумал, наконец нашел в себе силы оценить масштабы ранений.

К его удивлению, ладонь выглядела не так уж страшно: пара тонких порезов, едва сочившихся кровью. Разумеется, если бы Софья Николаевна увидела то, что сейчас перед собой видит он, то Пух провел бы остаток дня в травмпункте Центральной городской больницы, а остаток месяца — под замком и без телевизора. Аркаша хмыкнул. Как говорил герой недавнего романа Гарри Гаррисона, написанного в соавторстве с Антом Скаландисом, «риск — наша профессия».

— Да нормально со мной всё. До свадьбы заживет! — мамина присказка прозвучала тупо и неуместно. — Пошли к причалу, отправляемся скоро.

Для убедительности он энергично махнул рукой в сторону реки.

Капля его крови описала дугу и упала на газон.

23

Двумя часами раньше

Качалка была подпольной и секретной, но тут были нюансы. Арендную плату за полуподвал, в котором она квартировала, не платил никто, никогда и никому — в какой-то момент подсобное помещение как бы само собой очистилось от хлама, гнилых досок и обломков старых велосипедов, а на месте всего этого образовались скамьи, тренажеры с ржавыми весами и штанги с нечетным количеством блинов («пидоры покрали, гха-гха», — объясняли эту ситуацию завсегдатаи). О существовании качалки знал весь двор и ближайшие окрестности; также все знали, что соваться туда ни в коем случае не следует, если ты не входишь в ближний круг Коли Фармацевта. А если вдруг из качалки доносятся чьи-нибудь крики о помощи, то лучше поскорее закрыть окно и заняться домашними делами — мало ли что.

Даже если это девичьи крики о помощи.

Шварц делал свои утренние подходы на грудак — штанга в его увитых вздувшимися венами руках казалась несуразно огромной, великанской. В углу полутемного подвала хрипел двухкассетник «Akai», сто лет назад отмаянный у какого-то залетного лоходрома. «Буду погибать молодым! — настаивал Мистер Малой. — Буду-буду па-а-агибать!»

По соседству пыхтели с гантелями еще двое пацанов из бригады Фармацевта, на которых Шварц периодически злобно косился. Биба и Слон были огромными мясными машинами — выглядели они так, словно целыми днями торчали в качалке: бицепсы размером с футбольные мячи, дельты как капюшоны у кобр, словно связанные из канатов ляхи. Шварц не понимал этой несправедливости: бычье заходило в качалку раз в неделю и лениво делало приседы, — а вот он часами уродовался на тренажерах и свободных весах, литрами колол стероиды, давился протеином, но всё равно не увеличивался в размерах. Мышцы у Шварца были рельефные, но мелкие, крысиные — словно кто-то зашил ему под кожу пригоршню мелких камешков.

Он поставил штангу на упоры над головой, выдохнул и сел, обливаясь пóтом.

— Братан, а че бригадиры все жирные? — спросил Биба у Слона (или Слон у Бибы — Шварц даже не пытался запомнить, как кого из них зовут).

— Не гони, Фармацевт в поряде!

— Николай Ильич да, хотя пресс, по ходу, надо ему подкачать — мамончик уже появился, я в сауне видел в позату пятницу. А Хасим? Он пиздец свинота! Прикидаешь, он на бахчевых весах взвешивается, а то обычные давит нахуй!

Оба гыгыкнули. Хасим Узбек был одним из близких соратников Фармацевта со среднеазиатскими связями по анаше, маку и оружию; весил он килограммов триста и обладал пропорциями гигантского усатого пупса. По слухам, он не помещался даже в джип — ездил только в специальном микроавтобусе, что было, конечно, непочетно, но что ж поделаешь.

— Блять, да завалите вы, — рявкнул со скамейки Шварц. — Хасим вам яйца отрежет за такое.

Бандиты лениво его оглядели. По идее, Шварц стоял выше их в бригадной иерархии — Фармацевт делегировал ему самые кровавые и жуткие полномочия; организационная структура криминального Ростова, однако, имела и негласную табель о рангах. Биба (или Слон) вязко плюнул себе под ноги, не переставая буровить Шварца взглядом.

— Тут, Шварц, дело такое, — сказал бычара, дерзко улыбаясь. — Хасим-то нас, может, и покоцает, но для этого он, по ходу, сначала должен узнать, за что мы тут базарили. Слоник, ты же не вложишь братана?

Это был, получается, Биба. Его собеседник серьезно помотал головой.

— Красава. Я-то сам полюбэ пиздеть не буду. Так что варик по крысятничеству остается только один.

— Ты охуел, мразь?! — заорал Шварц, подкидываясь на ноги.

В дверь качалки кто-то постучал с улицы. Все замерли и ошалело переглянулись. Те, кого ждали в качалке, никогда не стучали — они открывали дверь с ноги. Те, кого в качалке не ждали, ничего хорошего ее обитателям не сулили — оборзевшие мусора могли провести неожиданный рейд после пинков из Москвы; армяне могли отомстить людям Фармацевта за бойню на Центральном рынке; залетные дагестанцы были просто перекрытыми и не признавали никакой бригадной дипломатии; да мало ли… Слон с удивительной для его комплекции грацией присел на одно колено и поднялся, сжимая в кулаке десятикилограммовую гантелю.

— Иди открой, — прошипел Шварц Бибе.

Тот с неудовольствием повиновался.

Биба выглянул наружу, расслабил плечи и злобно сказал кому-то по ту сторону двери:

— Ты че, чухнарь, заблудился? Детский сад зауглом.

Слон моментально потерял интерес к происходящему, с грохотом выронил гантелю, принял упор лежа и начал отжиматься от грязного пола. Биба от дверей повернулся к Шварцу — его лицо снова перекашивала гнусноватая улыбочка.

— Там это, понял, одноклассник твой дневник забыл.

— Что?.. Кто? — Шварц непритворно удивился.

— Да я не ебу, иди сам пообщайся. — Он подумал и добавил: — И пусть не шароебится тут больше, пока горя в семье не произошло.

По-прежнему ничего не понимающий Шварц подошел к двери, отодвинул недовольного Бибу и уставился на незнакомого школьника. Тот лыбился, прятал глаза и шумно втягивал сопли.