Вечером вторника чересчур занятой молодой человек и впрямь успел съесть обед, выпить бренди, выкурить сигару и, возможно, сыграть на бильярде, так что вошел в гостиную своей матери немногим позже половины одиннадцатого. Мадам Мельмотт и ее дочь были уже здесь, а равно многие другие, из которых большинство принадлежало к литературному миру. В их числе был мистер Альф, и в эту самую минуту он обсуждал книгу леди Карбери с мистером Букером. Встретили его вполне ласково, будто он вовсе не поручал писать разгромную статью. Леди Карбери подала ему руку с тем радушием, с каким всегда встречала литературных друзей, и просто заглянула ему в лицо молящими глазами, словно спрашивая, как мог он так жестоко ранить столь нежное и беззащитное существо.

– Меня это возмущает, – сказал мистер Альф мистеру Букеру. – Существует целая система нахваливания, и я намерен ее уничтожить.

– Если вам хватит сил, – ответил мистер Букер.

– Думаю, хватит. По крайней мере, я покажу, что я не боюсь подать пример. Я очень уважаю нашу приятельницу, но книга – дрянь, бессовестная компиляция полудюжины известных трудов, причем, воруя из них, она почти каждый раз ухитряется переврать факты и даты. А затем она пишет мне и просит сделать, что смогу. Вот я и сделал, что мог.

Мистер Альф прекрасно знал, как мистер Букер отозвался о книге, и мистеру Букеру было известно, что мистер Альф это знает.

– То, что вы говорите, справедливо, только вам нужно жить в другом мире, – заметил мистер Букер.

– Именно. А значит, мы должны изменить мир. Интересно, что почувствовал наш друг мистер Брон, когда его критик объявил «Преступных королев» величайшим историческим трудом новейшего времени.

– Я не видел таких слов. В самой книге, насколько я ее проглядел, ничего особенного нет. Она равно не стоит ни бурных восторгов, ни гневного обличения. Незачем ломать на колесе бабочку – тем более дружественную.

– Что до дружбы, я предпочитаю не смешивать одно с другим, – сказал мистер Альф и отошел.

– Я никогда не забуду, что вы для меня сделали… никогда! – шепнула леди Карбери, на миг задержав руку мистера Брона в своей.

– Я всего лишь исполнил долг, – с улыбкой ответил он.

– Надеюсь, вы узнаете, что женщины умеют быть признательными.

Затем она выпустила его руку и перешла к другим гостям. В ее последних словах была толика искренности. Вряд ли леди Карбери была способна на долгую благодарность, однако сейчас она чувствовала, что мистер Брон оказал ей большую услугу, и готова была отплатить ему дружбой. О чем-то большем, нежели дружба, о том, чтобы поощрить джентльмена, который однажды выказал к ней нежные чувства, леди Карбери совершенно не думала. За более важными заботами тот маленький нелепый эпизод вылетел у нее из головы. Иначе обстояло дело с мистером Броном. Он никак не мог понять, влюблена в него дама или нет, и, если да, должен ли он ответить ей взаимностью – и опять-таки, в какой форме. Глядя леди Карбери вслед, он говорил себе, что она, безусловно, очень хороша, что у нее прекрасная фигура, надежный доход и заметное положение в свете. Однако мистер Брон считал себя закоренелым холостяком. Он давно решил, что брак будет ему помехой, и теперь мысленно улыбался, думая, насколько невозможно такой даме, как леди Карбери, отвратить его от этого решения.

– Я так рада, что вы пришли, мистер Альф, – сказала леди Карбери гордому редактору «Вечерней кафедры».

– Разве я не всегда прихожу с охотой, леди Карбери?

– Вы очень добры. Но я боялась…

– Боялись чего, леди Карбери?

– Что вы можете подумать, будто я не захочу вас видеть после… после ваших комплиментов в прошлый четверг.

– Я никогда не смешиваю одно с другим. Понимаете, леди Карбери, я не сам пишу все эти статьи.

– Разумеется. В вас не столько яда.

– Сказать по правде, я вообще их не пишу. Мы ищем людей, чьим суждениям можем доверять, и, если, как в данном случае, критик оказывается суров к литературным притязаниям кого-нибудь из моих друзей, мне остается лишь скорбеть о происшедшем и верить, что друг сумеет отделить меня как человека от мистера Альфа, который имеет несчастье издавать газету.

– Я благодарна, что вы в меня верите, – сказала леди Карбери.

У нее не было сомнений, что мистер Альф лукавит. Она думала (и справедливо), что мистер Джонс писал по прямому указанию своего редактора. Однако она помнила, что собирается выпустить еще книгу. Возможно, ее сегодняшнее мужество растопит даже ледяное сердце мистера Альфа.

Леди Карбери, как хозяйка, должна была сказать любезное словечко каждому и выполнила свою задачу. Однако все это время она думала о своем сыне и мисс Мельмотт, так что наконец решила отвлечь мать от дочери. Сама Мари была не прочь поговорить с сэром Феликсом. Он никогда ей не грубил, никогда не выказывал презрения, и он был так красив! Бедняжка совершенно растерялась из-за множества таких разных женихов, ничего не понимала в своей новой жизни, страдала оттого, что отец то неделями не замечает ее, то обрушивается на нее в припадках гнева, не доверяла своей мнимой матери – бедная Мари родилась до того, как ее отец стал женатым человеком, и про судьбу настоящей своей матери ничего не знала, – и немудрено, что она хотела выйти замуж хоть за кого-нибудь. Ей уже пришлось пережить очень разные фазисы. У нее сохранились обрывочные воспоминания о грязных улочках немецкого квартала в Нью-Йорке, где она родилась и прожила первые четыре года, и о нищей забитой женщине – своей матери. Она помнила море и то, как страдала морской болезнью, но не помнила, была ли с ней мать. Потом она бегала по улицам Гамбурга, иногда очень голодная, иногда в лохмотьях, – и смутно помнила, что у отца были тогда какие-то неприятности и он надолго исчез. У нее были свои подозрения, что с ним случилось, но она ни с кем ими не делилась. Потом отец женился во Франкфурте на ее нынешней матери. Это Мари помнила отчетливо, и квартиру, где они жили, и то, как тогда ей говорили, что она должна быть еврейкой. Но скоро все переменилось. Из Франкфурта они переехали в Париж и теперь называли себя христианами. В Париже они время от времени меняли квартиры, но жили всегда хорошо. Экипаж иногда держали, иногда нет. Наконец она подросла настолько, что стала понимать – о ее отце много говорят. Отец всегда был к ней то требовательным, то равнодушным, но не жестоким.