Широкоплечий мужчина тяжело ступает на причал; шлюпка заметно качнулась, когда он сошел, отчего женщина в желтом платье схватилась за борт. Марен стоит далеко, лица его отсюда не разглядишь, видна только густая черная борода. Второй пассажир – тот, кто сидел с женщиной на корме, – ловко сходит на берег, жмет руку пастору Куртсону и оборачивается, чтобы помочь своей спутнице выйти из шлюпки. Она качает головой, что-то ему говорит.

– Она уже хочет обратно, – сухо произносит Дийна. – А путь до Бергена неблизкий.

Пастор Куртсон машет рукой, подзывает к себе Кирстен. Она слушает, наклонившись к нему, молча кивает и вдруг оборачивается к домам. Находит глазами Марен и идет прямо к ней, хотя Торил стоит ближе.

– Что ты сделала не так? – шепчет мама, но Марен уже шагает навстречу Кирстен.

– Принеси куртку, – кричит ей Кирстен, ветер уносит ее голос прочь.

Марен не понимает, в чем смысл, и почему Кирстен обращается к ней – их с мамой дом самый дальний от гавани, – но Кирстен смотрит прямо на нее, и Марен пробирается сквозь толпу женщин и спешит к дому. Ветер подталкивает ее в спину. Она хватает свою зимнюю куртку, подбитую мехом кроликов, пойманных на материке, и снова выходит наружу, захлопнув за собой дверь. Она бежит против ветра и возвращается на прежнее место. Мама вздрагивает и морщится.

Кирстен стоит чуть поодаль, мама глядит на нее с нескрываемой неприязнью. Марен идет туда, перекинув куртку через руку, узкие юбки хлопают ее по ногам.

– А что такое? – спрашивает она, поравнявшись с Кирстен.

Та разворачивается и направляется обратно к причалу.

– Жена боится, что ветер поднимет ей юбки. – В голосе Кирстен слышна улыбка. – И я ее не виню.

Женщина в шлюпке резко оборачивается в их сторону. Она никак не могла их услышать, но Марен все равно почему-то становится очень неловко. Прежде чем отвести взгляд, она успевает увидеть ее лицо: пухлые щеки, большие, светло-карие глаза и золотистые волосы, взбитые ветром в воздушную, почти невесомую пену. Она выглядит хрупкой и иллюзорной, словно сейчас растворится в соленом ветре, разлетится брызгами морской воды, и одновременно кажется очень плотной, слишком большой, слишком яркой в своем желтом платье.

– Вам принесли куртку, фру Корнет, – говорит пастор Куртсон, забирая у Марен куртку и подавая ее пассажирке на вытянутых руках. – Она не такая изящная, как вы привыкли…

– Но вполне чистая, – говорит Кирстен, и Марен чувствует, как горят ее щеки под взглядом широкоплечего чернобородого мужчины, обернувшегося в их сторону. Вблизи он суровый и грозный, и держится очень уверенно, под стать самой Кирстен. Что-то сжимается внутри у Марен, и она сама тоже сжимается, горбится под его пристальным взглядом.

– Моя жена, – говорит он по-норвежски с очень сильным акцентом, – не привычна к таким холодам. И к ней следует обращаться «госпожа Корнет».

Это он, ее муж? Почему же он не сидел рядом с ней, почему не подал ей руку? Губы женщины в желтом платье легонько дрожат, она приоткрывает рот, словно хочет что-то сказать мужу, но смотрит не на него. И не на пастора Куртсона. Она смотрит прямо на Марен.

– Спасибо.

Ее голос тверд, и на ее мягком лице вдруг появляется что-то жесткое и упрямое.

Она тянется к куртке, и коренастый мужчина, которого Марен поначалу приняла за ее мужа, но теперь видит, что он годится ей в отцы, делает знак им с Кирстен подойти ближе.

– Помогите, пожалуйста.

Они стоят перед шлюпкой, качающейся на волнах. Коренастый мужчина машет рукой гребцам, отдавая безмолвный приказ, и те повинуются ему мгновенно. Сразу ясно, что он занимает высокое положение на корабле. Наверное, он капитан. Гребцы смотрят себе под ноги, их плечи по-прежнему сгорблены от напряжения. А ведь им еще предстоит плыть обратно – и грести против ветра.

– Отдайте ей куртку, – говорит пастору капитан, и Марен забирает куртку. Капитан подает женщине руку, чтобы ей было, на что опереться в раскачивающейся шлюпке. Марен видит, как вспыхивают ее щеки, когда она опирается на него одной рукой, а другой прижимает к ногам широченные юбки. Она быстро встает, ветер тут же подхватывает ее подол, раздувая его, как парус. Кирстен немного сдвигается в сторону, чтобы загородить собой женщину. Пальцы незнакомки, вцепившиеся в руку капитана, совсем побелели, губы сжаты в тонкую линию.

Видно, что ей очень неловко, и Марен почему-то неловко за нее. Она в жизни не видела такого пышного платья, ей приходится постараться, чтобы продеть трясущиеся руки женщины в рукава зимней куртки, почти негнущиеся из-за плотной меховой подкладки.

Она, эта женщина, ниже Марен, но заметно полнее: куртка сидит на спине внатяг и еле сходится на груди. Она совсем юная, хотя у нее полноценные женские формы, которые только подчеркивает фасон платья. И все равно она больше похожа на девочку, может быть, из-за взгляда – такого растерянного, даже ошеломленного. Марен помогает ей застегнуть куртку, ее юбки больше не надуваются ветром, и теперь она может сойти на берег.

– Спасибо, – говорит она еще раз, ее горячее дыхание обжигает Марен щеку. Есть в этом дыхании какая-то странная сладость – неожиданная и тревожная, – от которой у Марен становится щекотно во рту.

Марен кивает, плотно сжав губы. Даже на корабле, в открытом море, эта женщина ухитрилась следить за собой лучше, чем любая из женщин Вардё, и теперь уже Марен краснеет, представив, как она выглядит в глазах этой ухоженной барышни из Бергена. Еще мгновение назад она смотрела на нее с искренней жалостью, а теперь понимает, сама выглядит жалко в своих заношенных узких юбках и старой папиной куртке, которая явно не сделалась благоуханнее после стольких месяцев в море.

Высокий широкоплечий мужчина наблюдает, как его жена выходит из шлюпки. Наблюдает спокойно, почти равнодушно. Как только она ступает на твердую землю, он оборачивается к пастору Куртсону. Оборачивается, но не смотрит на него: взгляд скользит по домам над причалом.

– Вы пастор?

Марен совсем не уверена, что эта резкость объясняется исключительно его плохим знанием норвежского.

– Поистине так, комиссар Корнет. Добро пожаловать в нашу…

– Благодарю, капитан, что вы доставили нас на место в целости и сохранности.

Он пожимает руку коренастому человеку, за локоть которого по-прежнему держится его жена.

– Для меня это было великой честью, господин Корнет. Равно как и удовольствием.

Комиссар коротко кивает и опять обращается к пастору:

– Это церковь?

– Поистине так. Позвольте мне…

Но комиссар не дает ему договорить. Резко развернувшись, он идет к церкви. Полы длинного черного сюртука хлопают у него за спиной, точно вороньи крылья. Пастор Куртсон на секунду теряется. Марен могла бы поклясться, что он действительно переминается с ноги на ногу, как оробевший ребенок. И хотя он чужой здесь, в Вардё, ей все равно его жалко.