Шрифт:
Закладка:
...Три дня и три ночи идут упорные, непрерывные оборонительные бои на северных подступах к Сталинграду. Гитлеровцы захватили там господствующие высоты, с которых ведут обстрел города, рвутся к Мамаеву кургану.
Фашистская авиация засыпает город листовками, в которых враги силятся уверить защитников города, что сопротивление бесполезно и бессмысленно, что дни Сталинграда сочтены. В конце каждой листовки обычная фраза: «Лучше всего сдаться».
Как бы в ответ на это улицы и переулки перекрываются противотанковыми препятствиями. На площадях и пустырях роются окопы, устанавливаются железобетонные колпаки для пулеметных точек.
Истребительный батальон и танковая бригада СТЗ вместе с зенитчиками не дали противнику ворваться в район тракторного завода. На речке Сухая Мечетка наступление гитлеровцев остановлено. Попытка врага с ходу захватить Сталинград провалилась.
Утром 25 августа на особо угрожающих направлениях были поставлены замаскированные танки. Рабочие тракторного завода за одну ночь отремонтировали 60 танков и 45 тягачей. Такой высокой производительности труда в истории завода еще не было.
Рабочие завода «Баррикады» дали 100 пушек.
Перед тракторным заводом образовался первый городской участок фронта. Прочный и неприступный. В городе формировались новые рабочие отряды. Все, кто мог, брали в руки оружие.
Так час от часу возрастала боеспособность Сталинградского корпуса народного ополчения. Опаленные огнем бойцы и командиры этого корпуса в жестоких боях отстояли подступы к тракторному заводу, не пустили гитлеровцев к его станкам и агрегатам. Завод оказался на передней позиции вооруженной борьбы с захватчиками. Сражался с танками врага и продолжал безостановочно ковать оружие.
Три дня и три ночи — и каких, подумать только, люди дышали огнем, не видя неба и солнца! — оставили в моей памяти нетускнеющие отпечатки, будто это было только вчера и я еще продолжаю дышать гарью испепеленного города.
...Удивительное свойство памяти: она стремительно перекидывает тебя из настоящего в прошлое и возвращает обратно, словно для нее нет ни расстояний, ни барьеров времени — все сжато и уплотнено в одном мгновении.
И пока Митрофан, поглядывая на потолок, произносил несколько невнятных фраз, я уже успел не только вспомнить о тех днях Сталинграда, но и проверить себя: где, на каком участке обороны города мог встретиться с ним во второй раз. Кажется, нигде больше не встречался. Нигде... Тогда почему же он подослал ко мне двух вроде пьяных мужиков и женщину с грудным ребенком? Они требовали от меня признать его заслуги и просить у него прощения за какие-то обиды...
И вот он сам напоминает об этом:
— Обидели меня там... Обидели.
— Как и кто?
— Позвал друзей к Волге за водой. Новый ротный из батальона НКВД набросился на меня с кулаками, отобрал карабин и посадил в подвал тюрьмы. В каменный мешок закупорили. Две недели ждал допроса. Не дождался. Без суда и следствия послали на передовую искупать вину кровью, на верную смерть послали...
— На какой участок?
— Не помню. Но смерть миновала меня. Молитвы отвели ее. Был только контужен и отправлен за Волгу без сознания.
— А потом?
— Потом... Опять в маршевую роту, на усиление сибирской дивизии, которая подходила к Сталинграду.
— Это было девятнадцатого сентября, — подсказал я, как бы желая помочь ему уяснить, когда и с какой дивизией он мог принять активное участие в обороне Сталинграда.
— Не помню... Сознание гасло в те дни ежечасно...
А я снова вспомнил, как встречал свою родную 284‑ю дивизию, полки которой 19 сентября 1942 года, после доукомплектования, пешим маршем двигались к Сталинграду.
4
...Степное небо Хвалыни кажется сибирякам ниже родного, привычного, и горизонт — вот он, рукой подать. И, словно обманутые этим, они шагали по степи на запад без устали, как бы желая наступить на подол небосклона. Шагали день, вечер. Подкреплялись галетами на ходу. Не останавливались и после появления звезд на небе. Лишь перед рассветом, на заре, которая, к удивлению, показалась на кромке западного небосклона, с багровыми отсветами косматых, вполнеба столбов, последовала команда:
— Привал!..
Местом привала была выбрана степная балка в шести километрах от Ахтубинской переправы. Добрая сотня верст осталась позади. После такого марша веки и ресницы тяжелее железных ставней на окнах, но не смыкаются: надо оглядеться и понять, как шли и куда пришли. За спиной тоже занимается заря.
— Нас, кажется, на край света привели, — недоумевали одни.
— Да, вместо одной — две зари. Такого еще нигде не видывали! — восклицали другие.
— Откуда придет взаправдашний рассвет? — спрашивали многие.
— Отоспишься, сам поймешь, — толковали те, кто поопытнее.
Рассвело. Однако небо над степной балкой становилось все мрачнее и мрачнее. Полосы дыма с прожилками какой-то непонятной окраски, будто испарения крови, змеились над степью и посыпали землю пеплом, хлопьями сажи. Черная пороша вместо снега в третьей неделе сентября. И не спится людям. Тревожно вглядываются они туда, откуда несет гарью, тротиловым чадом.
Тревожная бессонница истощает бойцов и командиров, которые после привала должны сделать еще один короткий, но очень напряженный бросок до берега Волги — и там... в Сталинград. Утомленный и рассеянный боец — удобная для врага цель. Как внушить людям спокойствие и заставить спать? Хоть сеанс гипноза устраивай...
Комиссар медсанбата старший политрук Сыромятников шел вдоль балки и думал о столь необычной для него задаче: вместо взбадривания, чем всегда озабочены комиссары, заставить людей спать. Перед ним усталые, но встревоженные взгляды сотен, тысяч бойцов и командиров. Они его знали. У него была приметная черная борода. Бывалый человек, участник гражданской войны, член партии с 1918 года. От него ждали всегда самого верного слова. Но он молчал и заразительно зевал, с приговоркой: «Приди, сон, и верни мне силы». Затем вышел на отлогий берег балки, выбрал видный бугорок, положил на него скатку шинели, присел и не спеша начал готовиться ко сну. Разулся, сбросил ремни, зевнул, перекрестив шутейно рот, чтобы нечистый дух не вселился в него в состоянии сна, и, безразлично махнув рукой небу, улегся поудобнее на правый бок, подложив под щеку ладони, и по-настоящему заснул.
В каждой роте, в каждом подразделении есть свои моральные ориентиры. Это, как правило, смекалистые, проворные, рассудительные и смелые люди. Они утверждают свой авторитет умением предвидеть развитие
