стрелки бегом покидают свои позиции, и тут же арбалетные болты начинают лететь уже в людей Фильсбибурга. Тянуть нельзя, время сейчас не на стороне генерала, он едет к капитану:

— Капитан…

И тут за спиной Волкова Максимилиан вдруг выругался:

— Дьявол!

А потом кричит господин Фейлинг, и в голосе его слышится страх и возмущение:

— Максимилиан, вы ранены…!

Волков оборачивается.

Болт ударил знаменосца в щёку, под правую скулу. Распорол её, кажется, выбил зуб, зацепился за край шлема и упал вниз. Из разорванной щеки на горжет и кирасу обильно течёт кровь.

— Вы ранены, Максимилиан! — продолжает кричать бестолковый Фейлинг.

— Замолчите, болван! — орёт на него Волков и уже спокойнее говорит Максимилиану: — Прапорщик, отдайте знамя сержанту Хайценггеру.

Сержант, услыхав это, тут же подъезжает к ним. Он готов взять знамя, дело это для всякого почётно.

— Нет-нет, я в порядке, — с трудом отвечал молодой прапорщик, доставая из седельной сумки чистую тряпку и прикладывая её к лицу.

«Не хватало ещё, чтобы эти ублюдки мне знаменосца убили или чтобы он знамя уронил».

— Капитан Фильсбибург, — говорит Волков, — идите уже на них, врежьте им как следует.

— Да, генерал, — отвечает капитан, — барабанщик, играй «готовься».

Пока Вилли стрелял, Фильсбибург выровнял линии и, взяв из резерва людей, пополнил их. Теперь его восемь полноценных линий выглядели заметно внушительнее, чем шесть неполных линий врага.

И пошли солдаты кавалера вперёд. Сошлись. Теперь, не имея возможности стрелять в солдат Фильсбибурга, арбалетчики горцев сразу стали кидать болты в Волкова, Максимилиана и молодых господ. Волков хотел быть ближе к своим солдатам, но один болт попал ему в шлем, тут же ещё один порвал знамя, ещё один царапнул незащищённую в тот момент руку Румениге, и ещё один слегка зацепил шею его коня. Болты сыпались дождём — пришлось отъехать, чтобы сохранить лошадей.

И опять понесли солдат к забору, чтобы уложить в ряд своих раненых и мёртвых товарищей. А горцы дрались так, что не только сами не уступали, а ещё давили на баталию Фильсбибурга.

А у забора уже человек тридцать лежит, кавалер перестал считать мертвых и раненых. Он надеялся, что и противник несёт потери. Да нет же, он знал, что так и есть, но противник на своей земле. К ним помощь может прийти в любую минуту, а вот к нему…

Он сжимал и разжимал кулаки, приходя в ярость. Злился он в основном на Фильсбибурга, полагая, что тот слишком хладнокровен во время дела. Это было невыносимо. Генерал не мог вот так сидеть и ждать, зная, что дорога каждая минута, что всякая следующая может всё изменить, всё перевернуть ему во вред и привести к разгрому.

— Фейлинг, — рявкнул он, — дайте-ка мне мою секиру.

— Господин генерал…, — только и произнёс оруженосец.

— Сержант Хайценггер, ты и твои люди со мной, знаменосец тоже, — продолжал генерал, уже слезая с коня.

— Господин генерал, сие не должно вам, — вдруг заговорил Максимилиан, так и держа окровавленную тряпку возле лица, видно было, что он не согласен с приказом, на памяти кавалера первый раз прапорщик заупрямился и оспаривал его решения, но ума возражения свои излагать тихо у него хватило, — если… вас даже просто ранят, дело будет проиграно… Дело и вся кампания. А может, и всем вашим людям конец придёт.

Волков не слушал, он уже ногу из стремени достал, но тут к ним подбегает капитан Вилли и сообщает:

— Их арбалетчики убежали, господин генерал, пусть Фильсбибург отведёт своих людей, я ещё постреляю, теперь у них доспехи похуже будут, теперь мы их свинцом нашпигуем. Только дайте.

Волков размышлял всего мгновение. Дело было не в предложении молодого капитана стрелков, дело было в том, что Максимилиан прав. Сейчас, когда всё словно подвисло на волоске или, вернее сказать, висит на весах взбалмошной Фортуны, лучше не рисковать.

— Хорошо, капитан Вилли, передайте Фильсбибургу, пусть отводит баталию, — наконец произносит генерал и снова ставит ногу в стремя.

Он надеялся, что сейчас горцы пойдут за отступающими и выйдут на широкое место, и тогда он точно сам поведёт резерв и гвардейцев, чтобы смять им фланг. Но офицер за спинами горцев не собирался покидать позицию. Стал ровнять ряды.

«Ждёт, он точно кого-то ждёт».

А к ним уже побежали стрелки Вилли.

«Высаживались на заре, а сейчас осталось, кажется, два или два с половиной часа до полудня».

Единственное, что его утешало, так это то, что, выровнявшись, враги едва набрали пять целых рядов, да ещё дюжину людей.

А Фильсбибург из резерва брал себе в пополнение столько людей, чтобы снова выставить восемь полноценных рядов. В резерве же осталось едва пять десятков свежих солдат.

Как только Вилли вывел на позицию стрельбы первую свою линию, так Румениге сообщил:

— Хенрик с Каренбургом едут.

Господа подъехали, Волков едва сдерживался, чтобы не поскакать к ним навстречу, так он хотел знать новости.

— Брюнхвальду тяжко, — сразу заговорил фон Каренбург, — против него было шесть сотен горцев. Да ещё арбалетчики одолевают, он просит вас больше навалиться на свой край, чтобы отдышаться.

— Только Роха его и выручает, — продолжает за товарища Хенрик. — Говорят, дураки-кавалеристы горцев стали из лагеря выезжать, чтобы построиться для атаки, а Роха к ним подошёл на сто шагов и так их ударил, что половину лошадей им сразу перебил, им пришлось спешиться.

— А наших кавалеристов не видели? Вы были на берегу? — задал самый главный вопрос кавалер.

— Нет, господин генерал, через берег мы проехали, на берегу никто не высаживался.

— Берег был пуст.

Тут он понимает, что ко всем его ошибкам, совершённым в этом деле, прибавляется ещё одна. Никак нельзя было отдавать приказ о погрузке кавалерии в первую очередь. Теперь ему было ясно как день, что первым нужно было грузить Кленка. Его ландскнехты погрузились бы в три раза быстрее, чем кони фон Реддернауфа.

Да ещё в две баржи сразу влезло бы три сотни человек, а кавалеристов в те же две баржи всего сотня, если не меньше.

И только сейчас это ему стало ясно. Как пришлись бы сейчас кстати хотя бы три сотни этих отличных пехотинцев. Хоть ему, хоть Брюнхвальду с Рохой. И на кого теперь орать, на кого зубами от ярости скрипеть, как не на себя.

Он смотрит на баталию Фильсбибурга, капитан пополнил её, в ней снова восемь рядов по тридцать человек. В резерве уже меньше пяти десятков.

— Значит, у полковника Брюнхвальда тяжко? — спрашивает он.

— Да, генерал. Потери у него и Рохи велики, — отвечает фон Каренбург. Хенрик кивает, соглашаясь с ним.

— Господа Хенрик и фон