– Глеб с тоской посмотрел в окно и задумчиво произнёс: – Я всегда знал, что он лучше, умнее меня, поэтому она его и выбрала. А он светился прям как лампочка Ильича, когда она рядом была. Они были очень счастливы. Знаешь, Матвей, я когда тебя увидел на подстанции первый раз, аж сердце ёкнуло, будто время вспять вернулось – один в один Илюха лет десять назад... Только вот не вернуть уже ничего...

– А что случилось год назад?

Назаров кивком поблагодарил официанта, налил водку в три рюмки и коротко ответил:

– Инфаркт. Инфаркт миокарда в тридцать два года... Даже до возраста Христа не дотянул. Только этим вся эта история закончилась, а началась она чуть раньше... и эту пациентку я ему привёз. Вы когда-нибудь слышали о таком течении, как духовное акушерство? Это когда женщины с самого начала беременности находятся под наблюдением якобы какой-то «просветлённой», пользуются какими-то неизвестными рядовым людям методами борьбы с болью, практикуют естественные роды дома. Вот к такой мою бригаду и вызвали полтора года назад.

В роддом тогда мы привезли уже полностью обескровленную женщину после таких вот духовных домашних родов. Но привезли поздно. И её не спасли, потому что время для спасения безвозвратно ушло вместе с кровью, которая вытекала в течении трёх часов дома на глазах той самой духовной акушерки. А потом она же, сука такая, начала травить Илью, ещё и своих прикормленных телевизионщиков и журналистов подключила, которые, как вам известно, всегда и во всём «профессионально» разбираются! Потом появились ещё эксперты – блогеры, которые посчитали, что они вправе давать оценку действиям врача! И самое удивительное, что их слушали. Оказывается, духовная акушерка, на глазах которой истекала кровью мать двоих детей – это не зло! Роды дома у женщины высокого риска по развитию кровотечения – это не зло! Роды онлайн за большие деньги – это не зло, это круто! А что ж тогда – зло? Как всегда – мы, врачи... И никто из них не написал, что работа врачей – спасать жизни, но невозможно спасти всех и всегда. Особенно если уважение к врачебной профессии уничтожается на всех уровнях, а человеческая глупость становится бесконечной. И ни одно говнянное СМИ тогда не написало – сколько этих жизней было спасено за те проклятые сутки. А вот имя и фамилию врача, который пытался всеми силами и доступными ему методами спасти дурочку, поверившую шарлатанке, написали везде, по телику полоскали, в суд подали. У нас никто не имеет никакого понятия о работе медиков, кроме нас самих, но говорить гадости силиконовыми губами о врачах и сестричках, не имея никакого представления об истинной цене нашей профессии – это пожалуйста...

Глеб замер и невидящим взглядом уставился в пустую рюмку. Матвей и Богдан переглянулись и согласно кивнули.

– А потом я опять же привёз ему другую беременную женщину с кровотечением – отслойка плаценты на фоне полного благополучия. Он всю ночь боролся с кровотечением в операционной. Кровь из матки обычно вытекает, как из открытого крана. Непрерывной струёй. И спасительного вентиля – нет! Есть только мастерство врача, его железная воля, упорство и сумасшедшее желание – спасти, потому что спасать – это его работа! Тогда эту женщину он спас, потому что мы успели, ехали по встречной полосе в сопровождении милиции и ни секунды драгоценного времени потеряно не было. Помню, как меня тогда мутило в машине от страха, от одуряющего металлического запаха крови вперемешку с запахом пота. Илья просидел возле неё почти сутки, потому что декомпенсация могла наступить в любой момент. Женщину спасли. Об этом не рассказали по телевизору. Как не рассказывают про тысячи ежедневных подвигов в операционных и родзалах. Про это потом даже не вспомнят наши коллеги. Это работа, просто работа. А... – Глеб сильно сжал зубы и запрокинул голову назад, стыдясь своих повлажневших глаз. – А Илья, молодой и красивый, умер ночью во сне на диванчике в ординаторской, поджав ноги и, как ни странно, улыбаясь. Инфаркт. Вы же теперь знаете, что врачи находятся на первом месте в структуре смертности в молодом возрасте от сердечно-сосудистых заболеваний. Про это тоже нигде не напишут. Зачем? Работа... А она после похорон тогда будто окаменела. И вот уже год никто и никогда не слышал от неё ни единого громкого слова, но и смеха её тоже никто не слышал.

– Глеб, а о ком ты говоришь? – Богдан серьёзно смотрел на врача, нахмурив брови.

– О ком? – Назаров опять налил себе водки и выпил. – Об Алисе, разумеется. Илья Почаев был её мужем. Любимым мужем. Поэтому она и решила уехать, парни. Уехать на войну. В далёкую Кению. Там хотя бы всё вокруг не будет напоминать о нём.

Матвей резко поднялся, схватил куртку и выбежал из бара. Глеб посмотрел ему вслед и тихо прошептал:

– Только бы он потом не чувствовал себя виноватым... и помог ей жить дальше.

***

Матвей остановил машину и посмотрел на закрытую дверь в парадную. А если не откроет? Их последний разговор мирным не назовёшь. Он ещё и ляпнул то, чего не стоило говорить никогда. Отблагодарил, придурок! Алиса столько для него сделала, учила, спасала, помогала, а он...

Воскобойников вышел из машины, быстро пересёк ярко освещённый пятачок перед домом и остановился перед закрытой дверью. Он поднял руку и замер, лихорадочно рассматривая цифры домофона. Всё, звони! В этот момент электронный замок мелодично зазвенел, дверь открылась и во двор вылетели две мелкие собачки в сопровождении невысокого паренька:

– Моська, Зоська! А ну стоять, мелочь, ещё не хватало на кошек опять нарваться. – Он придержал дверь и совершенно серьёзно спросил: – Вы проходите?

Матвей кивнул и шагнул в тепло дома. Пятый этаж... нет, не лифтом, по лестнице... что говорить?.. а надо ли?.. надо извиниться... а простит ли? Он шагал по ступенькам, не замечая, как поднимался всё выше и выше, этаж за этажом. Вот и её квартира. Звони!

– Кто? – раздался уставший голос, будто из человека, что произнёс это единственное слово, ушли все силы.

Матвей переступил с ноги на ногу и тихо ответил:

– Алис, это я, Матвей. Открой, пожалуйста. Мне поговорить с тобой надо.

Щёлкнул замок, дверь чуть приоткрылась и показалось бледное лицо его напарницы:

– Зачем пришёл? Мы вроде уже попрощались и всё уже сказали друг другу. Что ещё?

– Впусти меня, Алис. Я должен тебе сказать...