Я стиснул зубы так, что заломило челюсть, посмотрел на мальчишку:

— Он что-то сказал?

Пруст вытянулся еще сильнее, аж подскочил:

— Никак нет, ваше превосходительство.

Я бросил взгляд на Абир-Тана. Он тоже был напряжен, стоял у стола, сдвинув брови. Приосанился:

— Мой карнех, могу я сопроводить вас?

— Зачем?

— Я тоже хочу знать результат.

Я коротко кивнул и вышел. Абир-Тан вышел следом, Пруст замыкал. У дверей лаборатории я остановился. Несколько раз глубоко вздохнул. Плевать, что другие видят мои терзания. Сейчас — плевать, как никогда. Я боялся услышать одно — что девчонка мертва.

Дверь дрогнула, зашипела. Я вошел, Абир-Тан — следом. Пруст остался в коридоре.

Зорон-Ат стоял посреди лаборатории, заложив руки за спину. Перекатывался с пятки на носок и не остановился, когда я вошел. Так и продолжил. Это выдавало крайнюю степень напряжения. Бледный, взмокший. Глянцевая лысина ловила огни ламп.

Я посмотрел на шкалу. Белая. Лишь таймер продолжал отсчитывать время. Только теперь я понял, что не слышу знакомого писка. Все это значило только одно — неудачу. Я не достиг ничего. Ничего.

Я все же посмотрел на толстяка:

— Что ты мне скажешь?

Медик обтер лоб одноразовой салфеткой. Он медлил. Наконец, взял себя в руки:

— Неудача, мой карнех.

Я стоял молча, тяжело и шумно дышал. Только бы не сорваться и не разнести эту лабораторию к чертям. Но как удержаться? Жаль, что не изобрели дерьма, позволяющего отматывать время назад. Скольких ошибок можно было бы избежать.

Мне некого было винить. Лишь самого себя.

Я посмотрел на Абир-Тана, на вытянутую розовую рожу. Сейчас я меньше всего хотел видеть его сочувствие.

— Выйди вон.

Он мгновение медлил, кольнул меня острым взглядом и молча вышел.

Я выудил из кармана сигарету, какое-то время просто стоял, утопая в дыму. Немного отпустило, но лишь затолкало гнев и разочарование куда-то подальше. Казалось, в горло. Встало комом, который хотелось сглотнуть или выплюнуть.

Я больше не желал ничего спрашивать. Все было предельно ясно. Я посмотрел на толстяка:

— Верни мне колбу.

Зорон-Ат кивнул, подошел к держателю. Занес было руку, но остановился, сосредоточенно смотрел. Вывел какую-то таблицу. Наконец, повернулся:

— Рано, ваше превосходительство. Эфир еще в системе.

Я кивнул. Что оставалось — только кивать. Я тяжело опустился на кушетку, прислонился к стене. Смотрел, как толстяк суетится вокруг метатора. Это казалось мышиной возней. Каким-то животным инстинктом. Он представлялся мне сейчас жирным глянцевым жуком, обустраивающим нору. И проку от него было ровно как от жука.

Я сглотнул, все еще пытаясь протолкнуть проклятый ком в горле. Слюна была горькой от табака.

— Зорон.

Он обернулся, насторожился:

— Да, ваше превосходительство.

— Скажи честно: были случаи, когда замещение закончилось удачей? Ты сам это видел?

Он кивнул:

— Случаи, безусловно, были, ваше превосходительство. Иначе я никогда не позволил бы себе обнадежить вас и сиятельного архона. Они подробнейшим образом описаны в трудах…

— …ты сам видел? Своими глазами?

Я поднялся, чувствуя, как по венам вновь разносится пожар. Я предвосхищал его ответ.

Толстяк покачал головой:

— Лично — никогда, мой карнех. Но наука…

Я приблизился в несколько широких шагов, схватил его за грудки и тряхнул:

— Наука? — Тряхнул еще и еще: — Наука? Ты считаешь, что весь мир — твоя лаборатория? А вокруг — лабораторные животные? Жабы? Крысы? Псы? Так ты считаешь?

Он вцепился в мои руки, лицо покраснело:

— Ваше превосходительство, прошу!

Я вновь тряхнул его:

— Ты пойдешь под суд, Зорон-Ат.

Он вытаращил глаза:

— За что, мой карнех.

— За некомпетентность.

Теперь толстяк побелел, как полотно. Я разжал пальцы, нехотя отстранился.

— Ваше превосходительство, — он оправлял ворот, — почти все зависит от исходных данных. От совпадений, от процентов. Это очень сложные подсчеты. И в каждом конкретном случае эти цифры совершенно разные.

Я вновь схватил его за ворот:

— Какой процент мне поставить на то, что тебя оправдают?

Зорон-Ат молчал. Не вырывался. Просто смотрел мне в лицо. И моргал в такт размеренному писку.

Мы переглянулись, прислушиваясь. Толстяк утер лицо, кинулся к приборной панели. Разворачивал, смотрел, сверял. Я видел, как побелевшая шкала на моих глазах дрогнула, будто пошла мелкой рябью, и окрасилась в синий.

Зорон-Ат утер губы тыльной стороной ладони, посмотрел на меня безумными глазами:

— Ваше превосходительство, сцепка возобновилась.

Глава 14

Я глубоко вздохнул, чувствуя, как наливаются вены на висках, как бьется пульсом кровь. Если толстяк ошибся, я его убью. От напряжения заломило мышцы. Я, не отрываясь, смотрел, как Зорон-Ат снова копошился у метатора. Твою мать, у него дрожали руки. Пальцы ходили ходуном. Если он врал, чтобы потянуть время…

— Зорон!

Он вздрогнул всем телом и обернулся. Как вор, пойманный с поличным.

Он едва заметно склонил голову:

— Ваше превосходительство?

— Ты не ошибся?

Толстяк вновь посмотрел на приборы, дотошно сверялся пару минут. Наконец, снова повернулся и покачал головой:

— Не думаю, ваше превосходительство. На данный момент восприимчивость донорского тела восемьдесят четыре процента. Это прекрасный показатель.

Послышался тихий нарастающий гул — в держателе метатора раскручивалась драгоценная колба, из которой пробивался белый луч. Зорон-Ат сглотнул, посмотрел на меня. Глаза бегали — в нем не было уверенности. Но я видел ликование фанатика. Безудержное, вороватое, нездоровое. Ему было плевать на результат, его до дрожи увлекал процесс. Абир-Тан был прав… Мир для толстяка полон жабами, которых бесконечно можно резать. Тут же вскрывать следующую, раз предыдущая сдохла.

Я вернулся на кушетку:

— Докладывай мне о малейшем изменении.

Зорон-Ат с готовностью кивнул, взгляд метнулся к двери. Он надеялся, что я уйду. Я буквально чувствовал его нетерпение.

Но я не уйду.

Я лег на кушетку, подложив под голову стопку белоснежных полотенец, пахнущих больницей. Во взгляде толстяка читалась паника:

— Ваше превосходительство, это долгий процесс. Может занять десятки часов.

Я подложил под голову руку:

— Я останусь здесь. И ты не смей выходить.

Зорон-Ат снова утер лицо:

— Как прикажете, ваше превосходительство.

Но в тоне уже не было энтузиазма. Толстяк поник, будто на плечи давила неподъемная ноша. Я, не отрываясь, смотрел на него, и ему было от этого не по себе. Он предпочитал резать жаб подальше от чужих глаз.

С моего места прекрасно просматривался таймер и синяя шкала.