Но сообщения первых подтверждали другие. И тогда Азеф, как руководитель, принимал решение:

— Если полиция напала на след, наблюдение следует прекратить и ждать лучших времён.

В спешке боевики покидали столицу, бросая конспиративные квартиры, нанятые экипажи и лошадей оставляя на произвол судьбы, теряя деньги, затраченные на них. Своя шкура была дороже денег, поступающих из партийной кассы.

После каждой осечки собираясь в Финляндии, они приходили к выводу, что полиция заметила их случайно, что никаких оснований тревожиться нет, а надо составить новый план и опять приниматься за дело, которое непременно должно привести к удаче.

Правда, Азеф рассуждал иначе:

— Полиция слишком хорошо изучила все наши старые приёмы. И в этом нет ничего удивительного: ведь у нас всё те же извозчики, те же торговцы… А ведь фигурировали они ещё в деле Плеве…

Он твёрдо придерживался намеченного плана, одобренного Герасимовым и Столыпиным, который должен был развалить Боевую организацию эсеров — грозную силу русской революции.

Взрыв на Аптекарском

Долго террористы охотились за Столыпиным. Долго им это не удавалось. Наконец добрались.

Произошло это на даче, которая хорошо охранялась и куда, казалось, боевики не посмеют сунуться.

Что же представляла собой казённая дача на Аптекарском острове, о которой столько упоминается в нашей истории?

Она была двухэтажная, деревянная, уютная. Большой сад, прилегающий к ней, ограждался глухим высоким забором. В саду — оранжереи, лужайки, цветники, тенистые липы.

В то субботнее утро на даче был обычный приёмный день. Записавшиеся пришли к премьеру правительства с просьбами.

Направляясь в свой кабинет, Столыпин встретил Горбатенкова, агента Петербургского охранного отделения, дежурившего на даче. Он знал, что Горбатенков не раз принимал участие в задержании вооружённых преступников, и Пётр Аркадьевич заговорил с ним на интересующую их обоих тему.

— Как же вы выделяете в толпе террористов? — спрашивал Столыпин у агента. — Так ли они заметны? И вообще, скажите, возможно ли распознать в толпе такого человека?

— Ваше сиятельство, конечно, заметить их можно, — отвечал Горбатенков, польщённый, что к нему обратился сам министр. — Они обычные люди, как все, но слишком напряжены и своим состоянием выдают себя. Некоторые говорят, что террористы всё равно как злобные разбойники и очень страшны. Поверьте, это не так. На вид, ваше сиятельство, они очень порядочные люди, вежливые, но никто не знает, что у них на уме…

— Мне говорили, что вы участвовали в задержании людей такого сорта и потому должны знать, какие они на самом деле.

— Они все разные, ваше сиятельство. Я их просто чувствую. Наверное, так гончая чувствует зверя…

— Что ж, похвально.

Столыпин направился в кабинет, где обычно принимал посетителей.

Мог ли предполагать опытный агент охранного отделения, что в ближайшие часы ему придётся столкнуться лицом к лицу с террористами и преградить им дорогу в этом же коридоре, где не так давно, в самом начале очередного дежурства, он беседовал со Столыпиным…

Время приёма подходило к концу. В начале четвёртого к даче подкатили карета и лакированное ландо, запряжённые отменными лошадьми. Обычная карета, похожая на многие, что подъезжали к дому, обычное ландо, ставшее за каретой.

На верхнем балконе, нависшем над входом, сидели дети Столыпина — маленький Аркадий и средняя дочь Наташа. С Адей, как ласково называли в семье мальчика, играла няня — молодая воспитанница монастыря. Мальчик первым увидел подъезжавшую карету и, отложив игрушки, внимательно наблюдал за ней. Все дети без исключения любят движущиеся экипажи и смотрят на них как зачарованные.

Заметив взгляд мальчика, повернулись к приезжим и Наташа с няней.

Они увидели, как из кареты вышли и направились к дому три человека — один во фраке, двое в жандармской форме. Шли быстро, и было видно, что они спешили. Первым шёл жандарм, державший в руках большой портфель. Швейцар, стоявший у входа, преградил ему дорогу:

— Господа! Запись на приём к министру прекращена!

— Мы по срочному делу, — сказал тот, что с портфелем.

— Министру потребуется два часа, чтобы принять записавшихся, и было сказано, что больше никого принимать он не будет, — пояснил швейцар.

— Мы по делу, не терпящему отлагательства… — продолжил жандарм.

Мужчина во фраке, вышедший из-за его спины, оттолкнул старика швейцара, все они, словно ждавшие этого момента, вошли в дом и быстро направились в коридор, к кабинету Столыпина.

Швейцар крикнул:

— Стойте, господа! Стойте!

На его крик из дежурной комнаты выбежал Горбатенков. Схватив за руку жандарма, он предложил всем пройти за ним в дежурную комнату.

В одном из свидетельств мы находим такой факт: генерал Замятин, дежуривший при Столыпине в этот день, выйдя на шум, опытным глазом определил, что жандармы фальшивые, ненастоящие.

Из воспоминаний М.П. Бок:

«„Жандармы“ эти, очевидно, возбудили подозрение старика швейцара и состоявшего при моём отце генерала Замятина неправильностью формы. Дело в том, что головной убор жандармских офицеров недели две до этого был изменен, приехавшие же были в старых касках. Кроме того, они держали бережно в руках портфели, что не могло быть у представляющихся министру… Генерал Замятин, видавший их из окон приёмной, кинулся, чуя недоброе, в переднюю».

Дальнейшие события произошли в считаные секунды.

На помощь Горбатенкову бросился агент Мерзликин, вооружённый револьвером. Агенты попытались задержать пришельцев. Возможно, стали вырывать портфели, возможно, неизвестные умышленно швырнули портфели на пол — заряженные бомбы, лежавшие в них и дожидавшиеся своего времени, взорвались. Чудовищный взрыв сотряс дом. Вслед за ним последовали ещё два взрыва — от первого сдетонировали и взорвались бомбы, находившиеся в ландо, где сидели эсеры из группы прикрытия. Они должны были поразить полицейских, если бы те стали преследовать боевиков после совершения террористического акта.

Последствия были ужасными: первая бомба разрушила часть дома, другие разорвали террористов в ландо. Их так и не опознали.

Взрыв, прогремевший в здании, был такой мощный, что большая часть дома взлетела на воздух. Послышались крики, стоны раненых и ржание лошадей. Деревянные части дома горели, каменные рассыпались.

Все находившиеся в передней и коридоре люди были разорваны в клочья…

Бог смилостивился над Столыпиным. Единственная комната, которая не пострадала в доме, был его кабинет.

Бронзовая чернильница, стоявшая на столе, подпрыгнула, как детский мяч, и, облив премьера чернилами, перелетела через его голову. В кабинете больше ничего не пострадало.

А рядом, в соседней комнате, не уцелело ничего — ни одной вещи, не остались целыми ни стены, ни