САРА КОЭН:

– Если говорить всерьез, то музыку из космоса можно было получать только лет двести назад. Поэтому тогда были Бетховен, Бах, Моцарт и Чайковский. А с тех пор, как изобрели радио и Интернет, космос стал мусорным ящиком, кроме попсы и рэпа оттуда уже ничего не слышно. Но моя фамилия Коэн. И поэтому я скажу, как дочь коэнов. Наш исход из Египта был первой попыткой Всевышнего даровать нам Святую землю. Но из тысяч рабов, которых Моисей вывел из Египта, сколько тогда дошло до Эрец-Исраэль? Поэтому тогда римляне нас победили. А теперь, через две тысячи лет, Всевышний собрал тут уже несколько миллионов! Мы отвоевали и выкупили эту землю, и так удобрили ее своей кровью и пóтом, что Господь, который второй раз реализует волю Свою, – неужели Он допустит, чтобы это опять сорвалось?

ВЕДУЩАЯ:

– То есть вы считаете, что у нас нет генетического оружия, а остановка рождения мальчиков у наших врагов – это Божий промысел?

САРА КОЭН:

– Я пытаюсь понять логику истории. Как можно миллионы беженцев из разных стран и даже из разных континентов сделать единой нацией? Только осадой, опасностью уничтожения. Вспомните «nine-eleven» в Америке: в тот день, когда арабские террористы взорвали в Нью-Йорке Всемирный торговый центр, все американцы сразу стали братьями – черные, белые, желтые, все! И у нас тут то же самое – как только начинают выть сирены тревоги и радио сообщает о первых жертвах, в тот же миг мы все становимся израильтянами. И уже нет сефардов и ашкенази, сабр и тех, кто «понаехали». А есть только «мы, израэлиты». Но стоит прозвучать отбою, стоит нашим детям вернуться в казармы, мы опять распадаемся на кланы, партии и на тех, кто «от шабата до шабата брат напаривает брата». Поэтому периодически Всевышний насылает на нас врагов, чтобы мы не расслаблялись и не левантизировались. И вот я думаю: если прекращение рождения мальчиков у иранских антисемитов является лишь первой казней иранской за их попытки уничтожить Израиль, то какой может стать десятая?

Файл № 36. 1978 год

Но не только «узники Сиона» – евреи, отправленные в тюрьмы за стремление сменить географическую родину на историческую, – отмечали в советских лагерях и тюрьмах мирное соглашение Египта с Израилем. В Киеве, на третьем этаже киевского Управления КГБ, подполковник Ищенко, сидя за своим письменным столом и наклонившись к спидоле, слушал сквозь хрип глушилок сообщение Льва Ройтмана, политического комментатора радио «Свобода», о том, как отмечают это событие московские, ленинградские и киевские «отказники»:

– По сведениям из СССР, в Москве, в синагоге на улице Архипова, больше двухсот еврейских активистов пели «Шма Исраэль»… – (Гул и хрип глушилки.) – В Ленинграде состоялся семинар… – (Гул и хрип глушилки.) – В Киеве жена Бориса Левина, которого приговорили к семи годам, держит сухую голодовку перед зданием украинского КГБ…

Ищенко вскочил, быстро подошел к окну, пнул ногой брезентовый мешок с израильскими вызовами и отодвинул штору. Действительно, внизу, на другой стороне Владимирской улицы, прямо напротив парадного входа в КГБ, стояла Инна Левина – 33-летняя шатенка в сбитом набок берете, рыжей потертой куртке из кожзаменителя и с самодельным плакатиком на груди: «Сухая голодовка. ОТПУСТИТЕ МУЖА!» Рядом остановился бело-синий автобус «Интуриста», из него высыпали туристы-японцы и стали фотографировать Инну «сейками» и полароидами.

Но Ищенко не смотрел на японцев – с ними он ничего не мог сделать. А вот водитель автобуса и кретинка-экскурсовод сегодня же вылетят из Интуриста, это как пить дать. Но Инна… Как эта худенькая жидовка посмотрела на него тогда, у Бабьего Яра, своими огненными глазами! Прожгла до яиц…

Ищенко вернулся к своему столу, снял трубку одного из трех телефонов, набрал двухзначный номер:

– Старлей, это Ищенко. Ты что, не видишь на улице эту еврейскую суку с плакатом? Ко мне ее!

И вернулся к окну проследить, как отчалил интуристовский автобус с японцами и как из парадного подъезда выбежали трое гэбистов, молча подхватили Инну и, вырывая плакат, под руки потащили в подъезд.

Когда Инну ввели в кабинет, Ищенко уже сидел за своим письменным столом и сосредоточенно изучал какие-то документы. Слева, в конце стола, стоял поднос с пузатым фарфоровым чайником, двумя стаканами в подстаканниках и блюдцем с кусковым сахаром. Не подняв головы и не отрываясь от изучения документов, Ищенко коротким жестом отпустил охранников.

Инна – усталая, с осунувшимся лицом – двумя руками держала свой помятый, но отвоеванный картонный плакатик про «сухую голодовку» и не могла оторвать взгляд от фарфорового чайника и блюдца с сахаром. При этом ее левая нога сама егозила по полу стоптанным сапогом с почти оторванным каблуком.

Через минуту, устав от томительного ожидания и разомлев от тепла в кабинете, Инна сглотнула слюну и села на край кресла.

– Встать! – не поднимая головы, приказал Ищенко.

Инна встала.

– Итак… – Ищенко поднял глаза. – Вы хотите, чтобы я отпустил вашего мужа? – Он чиркнул спичкой, закурил Dunhill и выпустил дым колечками.

Инна молчала.

– И чтобы вашего сына дети перестали бить в школе…

Заставляя себя не смотреть на чайник, Инна продолжала молчать.

Мягким жестом левой руки Ищенко взял фарфоровый чайник и, не спеша, налил в стаканы горячий и крепко заваренный чай.

– И чтобы вас завтра же выпустили в Израиль, так?

Ищенко бросил в стаканы по два кусочка сахара, встал с одним стаканом в руке, обошел стол и вкрадчивой походкой подошел к Инне. Теперь он стоял в шаге от нее и, помешивая сахар в этом стакане, смотрел ей прямо в глаза:

– Но ведь это непросто, милочка. Еще Сергей Юльевич Витте говорил императору Николаю Второму, что, будь его воля, он бы всех российских евреев утопил в Черном море. Вы будете чай?

Глядя на чай в его руке, Инна не отвечала, только снова сглотнула.

– А будь моя воля, – продолжал Ищенко, – я бы вас всех отправил в Америку, вы ее там быстро угробите, как Россию угробили. Но, к сожалению, и это невозможно. И знаете почему? Если вас отпустить, за вами вся Прибалтика дернется, а потом и Западная Украина, и Кавказ, и Молдавия. Понимаете? С другой стороны, говоря между нами, вся наша колхозная система – полный провал, народ кормить нечем, приходится за нефтедоллары покупать американскую пшеницу. А там евреи заставили Конгресс принять закон, по которому зерно нам дают только в обмен на вас, сионистов. Хорошо, мы стали вас выпускать. И что? Прилетает Ясир Арафат: